Человек с крестом

— Побойся бога, сын мой. Не кощунствуй.

Но Обрывков, кажется, не обратил внимания на слова хозяина дома и продолжал свое.

— Правда, атеистическая литература даже и того не допускает. Она твердо считает: существование Христа — миф. И доказывает эти свои выводы. И тут очень крупные силы выступали. Я много прочел по этой части. Бруно Бауэр, потом Робертсон, Смит, Древе, Кушу, Немоевский… Они все по косточкам разобрали в евангельском рассказе и доказали, что никакого Христа в реальной жизни не существовало. — Обрывков помолчал, и вдруг тень улыбки, осветила его лицо. — Но самое интересное — что все эти люди не были атеистами и даже не светские люди, а богословы…

Проханов с любопытством взглянул на Обрывкова, лицо которого оживилось и лаже порозовело. Все то, о чем он говорил, Проханов давным-давно знал, пережил, переболел этим, смирился и давно нашел свою линию в этой мутной жизни, которой он жил. Но было чертовски интересно увидеть человека, в котором он видел себя в молодости.

— Да-да, Василий Григорьевич. — Именно богословы. Они добросовестно стремились спасти из христианства, из учения о Христе хоть что-нибудь. Но концы с концами никак не удавалось свести. А теперь вообще теологи и богословы увиливают от прямого ответа и говорят: зачем, мол, буквально понимать все. Надо расценивать христианское учение как символику. А другие не допускают вообще никакой критики и говорят: надо просто верить, не рассуждая. В общем, запутались и тявкают ваши братья, как трусливые собачонки…

— Ну, сын мой, вы нас скоро в волчью стаю превратите.

Обрывков первый раз за все время очень внимательно посмотрел в глаза Проханову и улыбнулся чистой, подкупающей улыбкой. От этой улыбки Проханову стало не по себе. Что-то дрогнуло в его груди и заныло.

— Василий Григорьевич, не надо так. Вы-то, я думаю, знающий человек и хорошо понимаете, как все это создавалось, как шло и катилось и к чему все это наконец привело.

— К чему же, сын мой? — снова не удержался он от любопытства. Сильный спорщик, ничего не скажешь, но все-таки интересно узнать до конца, что он думает о мире, в котором жил Проханов.

Обрывков развел руками.

— Сами видите. К вырождению, к обнищанию вашей, извините меня, поповской фантазии. Вы сейчас зады повторяете, поэтому вам все меньше и меньше верят. Каждый год из вашей армии уходят десятки и сотни тысяч людей. Вы не живете, а доживаете свой век.

Проханов, по мере того как говорил этот человек, убеждался, как он ошибся в Обрывкове; нет, он не прост и не простоват, каким казался с первого взгляда. Этот молодой человек сложнее, куда сложнее, чем он думал. Водка развязала ему язык, и только.

— Ах, сын мой, сын мой! — Проханов поднялся и стал шагать По комнате. Ковер смягчал шаги, поэтому казалось, что священник крадется. — Что же вы нас обвиняете? Попы, как вы изволите выражаться, в такие поставлены условия сейчас…

— Я совсем не об этом.

— А я именно об этом, сын мой. Именно об этом. Нам невозможно развернуться. Мы связаны по рукам и нотам.

Обрывков рассмеялся своим странным захлебывающимся смехом.

— Вы думаете, Василий Григорьевич, я не знаю условий? Напрасно. Тридцать пять лет, как вам прижали хвост… Вы уж извините… А что значат эти годы по сравнению с двумя тысячами? Я говорю о трехстах годах, понимаете? За эти последние триста лет вы бубните одно и то же.

— Но догмы есть догмы.

— Вот видите! — обрадовался Обрывков. — Эти ваши догмы и подводят вас. Сказано так — стало быть, так. Не смей хотеть свое суждение иметь.

— Я вижу, сын мой, в бога вы не веруете, — с огорчением сказал Проханов, усаживаясь на место.

Он взял бутылку с водкой и стал разливать ее по стаканам.

— А вы, стало быть, решили, что верю?

— Должны верить, сын мой. Должны, — твердо сказал Проханов. — Кто постиг тайны искусства иконописи, не может не верить.

Теперь уж удивился Обрывков.

— Почему вы так считаете? — он пожал плечами и с любопытством уставился на Проханова.

— Потому что надо верить в собою изображаемое. Без веры, сын мой, ералаш получается. Человек без веры кривобоким становится.

На Обрывкова последняя фраза произвела заметное впечатление. Он хоть и промолчал, но Проханов почувствовал, что угодил в цель.

— Давай, сын мой, выпьем за полное понимание друг друга.

— За понимание? — Обрывков поднял стакан и посмотрел сквозь него на свет, прищурив левый глаз. — Можно и за понимание. Только никто меня не захотел еще понять.

Проханов хотел сказать: уж он-то поймет непременно, но сдержался. Все еще впереди!

Он выпил одним духом, вызвав удивление у гостя. Обрывков сделал только два глотка, поморщился с отвращением и поставил стакан обратно. Проханов хотел настоять, но опять, в который уже раз, сдержал себя. Перед ним его цель, его надежда, и нельзя действовать так уж сразу. Всему свое время. Потом наверстает.

Проханов никогда и ничего так не хотел, как приблизить этого человека к себе. Приблизить, а там видно будет…

Он почему-то считал, что если ему удастся задуманное — значит, он не зря прожил свою долгую жизнь.

Постепенно созрел план, как нужно действовать. Прежде всего надо настоять, чтобы Обрывков возобновил свою работу как художник.

Расчет был прост. Обрывков — человек увлекающийся, работа в райфо станет его раздражать, мешать, и он должен выбрать что-либо из двух. И уж, конечно, выбор падет не на райфо. Но этому человеку надо на что-то жить. Он, отец Василий, приобретет за хорошую цену одну из картин Обрывкова. Это даст ему возможность на которое время существовать безбедно и кормить больную мать, кстати сказать, человека набожного и души не чаявшего в своем единственном сыне.

Когда кончатся средства, Обрывков сам придет, у него не будет выхода. Уж он-то, Проханов, знает этих одержимых: они на все готовы, лишь бы добиться своего. Вот тогда-то и начнется настоящий разговор…

Проханов предугадал события с поразительной точностью. Случилось именно так, как он задумал. Обрывков довольно легко согласился покинуть работу и взяться за кисть. Проханов действительно приобрел, и не без выгоды, по его мнению, отличную картину с библейским сюжетом, которую повесил на самом видном и светлом месте в гостиной.

Сумма была довольно приличная, на полгода, по расчетам Проханова, Обрывкову с матерью вполне хватит.

Но тут неожиданно открылась одна черта богомаза. При первой их встрече Проханов заключил, что к напиткам Обрывков не очень благоволит. А когда они стали встречаться чаще, Проханов убедился, что ошибся: Обрывков не питал отвращения к спиртному.

План Проханова претерпел некоторые изменения. Он стал под всяким предлогом приглашать Обоывкова к себе, а каждая встреча заканчивалась попойкой. Но Обрывков этим не ограничился: через полгода он уже «употреблял» в одиночестве. Деньги, вырученные от продажи картины, таяли не по дням, а по часам.

Но события между тем шли той самой колеей, которую наметил Проханов. Ровно через четыре месяца после продажи своей картины Обрывков явился к нему и смущенным голосом предложил приобрести новую картину. Проханов самым искренним тоном — а это он умел — дал понять, что и рад бы, но никак не может; нет у него средств, чтобы заплатить за картины своего молодого друга именно той ценой, какую они заслуживают.

Обрывков был огорчен до чрезвычайности, чем воспользовался Проханов. Он понимал, что, если подопечный его сопьется, цель достигнута не будет. Надо сломить волю Обрывкова, разрушить ее, а потом уже вылепить человека по своему образу и подобию.

И как раз в тот день, когда Обрывков явился с новой квартиры, Проханов решился на крайние меры.

Он предложил Косте поселиться в своем доме вместе с матерью. А чтобы молодой друг не думал, что он в тягость, пусть его мать помогает по дому, и они будут квиты.

После некоторого колебания Обрывков согласился.

Обрывковы заняли в огромном доме одну из комнат. Вскоре в городе распространился слух, что священник «из христианского милосердия» уступил угол какому-то художнику, которого выгнали из учебного заведения за то, что он славил бога.