Человек с крестом

— Давайте лучше приступим к делу.

Проханов согласился: к делу — так к делу. Обрывков стал работать, а Проханов с любопытством рассматривал его. Вблизи этот молодой человек еще больше походил на тех богословов-семинаристов, с кем Проханову пришлось иметь дело в молодые годы. Больно уж испитое лицо было у Обрывкова. Веки до того тонкие, что удивительно — как они могут защищать глаза? Глаза покраснели, помутнели, а крылья тонкого носа стали дрябловатыми и словно обвисли… И вообще лядащим человеком казался Обрывков. Но чем хуже этот человек казался внешне, тем милей он был сердцу Проханова.

Он намеренно посадил Обрывкова так, чтобы тот невольно обратил внимание на иконостас. Но гость ни разу не поднял взгляда, чтобы осмотреть, увидеть то, что должно, по замыслу хозяина дома, наповал сразить его жертву. И только с последней надписью на полисах глаза их встретились, но тут же они отвели взгляды друг от друга.

И вдруг Обрывков вскочил и сразу же забыл о полисах и деньгах, выложенных Прохановым. Он не обошел, а перешагнул стул, который был у него и а пути, и замер перед иконостасом. Сначала Обрывков смотрел невооруженным глазом, потом вытащил лупу и сантиметр за сантиметром стал изучать рисунок икон. По мере того как он рассматривал их, вдохновение гостя сменялось разочарованием.

Все это не укрылось от глаз хозяина. Он наблюдал за гостем с тревогой, каждую минуту возраставшей.

Что ему не понравилось? Скажи на милость, какая требовательность. И что ему вообще нужно?

Проханов чувствовал себя явно задетым.

С этими иконами была связана целая история, в которой активную роль сыграл советник фон Брамель-Штубе. Это он подарил тогда иконы Проханову. Где-то на Украине был оголен и ограблен древний монастырь, глава которого не угодил фашистским правителям. Все наиболее ценное перешло в собственность «его преосвященства».

Проханов, правда, не знал еще истинной цены подарку, но все-таки гордился вещами, которые, может быть, столетиями находились в древних русских монастырях. Вдруг какие-нибудь Рюриковичи ими любовались! Как знать?! Вполне возможно, что среди этих икон есть и сокровища. Проханов не понимал в иконах, однако ж тешил себя надеждой: а вдруг?!

— Подделка! И довольно искусная… — неожиданно высоким, срывающимся голосом заговорил Обрывков. — Но должен сказать вам, Василий Григорьевич, высокие мастера выполняли эту работу. — И он снова повторил — Высокого, очень высокого класса подделка.

— То есть, как это подделка? — возмутился Проханов. — Вы, молодой человек, сначала узнайте, откуда и как появились эти исторические ценности, а потом играйте в авторитеты.

Обрывков так же неожиданно, как и заговорил, рассмеялся. Смех у него был странный, кудахтающий.

— Исторические ценности, говорите?.. — Обрывков повернулся лицом к хозяину дома и пристально взглянул на него. — Настоящие исторические ценности из украинского монастыря во время войны перекочевали на Запад. Вы думаете, немцы не знали им цены? — он кивнул головой в сторону иконостаса. — Будьте покойны. Знаете, что они сделали? Из оккупированных стран свезли в те монастыри, какие грабили, художников и заставили их делать копии. И не по одной, по многу. А потом сбывали их за подлинники в Болгарии, Польше, Чехословакии и особенно в Греции. Вам, Василий Григорьевич, то же достались копии…

Проханов был потрясен этим открытием, и совсем не потому, что иконы не оказались сокровищами, хотя и это имело немалое значение. Важно другое. Советник фон Брамель-Штубе, выходит, подсунул ему подделку, хотя Проханов сам читал: «за особые заслуги перед Великой Германией» ему преподносились в дар эти «драгоценные реликвии русской старины».

Вот она, награда! Над ним потешались. Для этой цели, выходит, и придумали почетное обращение «ваше преосвященство». Ставка была на его тщеславие. Как чтили, так и отплатили.

— Обманули, — в смятении пробормотал он. — Ну, что ж… И это может быть. Все может быть в наше время.

Гость посмотрел на Проханова удивленными глазами, а потом сказал вполголоса:

— А вот эта… сбоку, самая незаметная — ей цены нет…

— Где? Какая? — Проханов устремился к иконостасу.

— Да вот же… — Обрывков показал на крохотную иконку. — Цены ей нет, понимаете?

Проханов взглянул, и сразу же перед ним всплыл эпизод из времен далекой молодости. Был и он когда-то молодым и даже самоотверженным. Как-то гулял он ранней весной по берегу небольшой речушки и вдруг услышал истошный крик: мальчик тонул. Проханов, в то время богослов-семинарист, бросился в воду, вытащил мальчишку и отнес его родителям.

Семья оказалась небогатой. Проханова просто-напросто напоили чаем и заставили раздеться и просушить одежду. А на прощание мать малыша после некоторого колебания подала ему эту крохотную иконку.

— Будьте таким же щедрым в своей жизни, и она вам никогда не станет мачехой. Великодушие и любовь к людям прекрасны. Они всегда окупаются…

Тогда он вел довольно скромную жизнь и в первом порыве едва не нагрубил растроганной матери, которая, вместо солидного вознаграждения, одарила его грошевой иконкой и совсем уж дешевым советом…

А теперь оказалось, что крохотной иконке цены нет, как нет цены и ее словам. Но прав ли Обрывков?

Откуда вы разбираетесь в этом?

— Учился в специальном заведении, а вот художника из меня не вышло.

— Почему?

— Таланта нет, наверное.

— А может быть, еще есть причина?

— И это может быть, — неопределенно ответил Обрывков.

Проханов неожиданно для себя растрогался. Он взял гостя за руки и с мягкой настойчивостью увлек за собой в другую комнату, где уже заранее был накрыт стол. И стол готовился с умыслом — знал кого встретит.

— Сын мой! Мы потом поговорим. А сейчас прошу меня удостоить чести. Не знаю, как звать-величать дорогого гостя? _

Обрывков смутился, но старался скрыть это свое чувство.

— Костей зовут… Константином Васильевичем… А этого не нужно, — Обрывков кивнул головой на стол. — Я на работе нахожусь. Вы должны понять меня.

— Нет уж, почтеннейший Константин Васильевич. Как хотите, не отпущу вас.

Препирались они долго, но Обрывкову пришлось сдаться.

Захмелел Обрывков быстро. Языки развязались. Через час Проханов уже знал всю историю жизни ценителя искусства иконописи.

— Но откуда эта любовь? У вас матушка набожная?

— Матушка, действительно, набожная. Только дело не в ней. Тут вообще… — Обрывков задумался, но долго не мог подобрать нужных ему слов. — Родился я в деревне, книг у нас совсем почти не было, только божественные. Я их все перечитал подряд. Любил я читать.

— А что вас, сын мой, привлекло в божественных книгах?

Обрывков оживился.

— Какая фантазия! Какой увлекательный сюжет! Эти легенды…

— Но почему легенды? — Проханов вскочил. — Вы говорите. — легенды. Кто говорит так, тот не верит в существование Иисуса Христа.

— Почему не верит! Мне лично хочется верить. Вполне возможно, что Христос существовал.

— Тогда я не понял вас, сын мой.

У Кости насмешливо блеснули глаза.

— Должен вам сказать: если я говорю, что, может быть, Христос действительно существовал, то на этот счет я-то уж совсем по-иному думаю, чем вы. Допускаю: может, и жил когда-то человек по имени Христос. Честный, справедливый, добрый… Он мог заступаться за бедных. Но тогда была эпоха рабства, страшная пора. Его могли преследовать и казнить. А потом кому-то было выгодно распространить слух, что Христос воскрес.

Проханов внимательно слушал, и было видно, что он совершенно согласен с молодым своим собеседником. Но сказал он другое:

— Богохульны слова ваши… Богохульны.

— Ничего другого я и не думал от вас услышать, Василий Григорьевич. Только думайте обо мне что хотите, а я тверд в своем убеждении… Вокруг имени Христа с годами все больше поднимался шум. И те же рабовладельцы начали использовать легенды в свою пользу. Начали писать книги, придумывать, добавлять, фантазировать… За две тысячи лет чего не сделает человеческая фантазия. Легенду подхватили и понесли из века в век, прибавляя, развивая, возвышая.