Овидий в изгнании

Что до самого Среднего сантехника, то он, завершив главу и отложив ручку, чисто побрился, обнял Младшего сантехника и научил его, как давно обещал, вычислять площадь квадрата, причем тот вспомнил, что в прошлой жизни его учил этому строгий мужчина в парике, которого экономка звала майстер Леонард, а потом обратился к Старшему сантехнику с такими словами:

— Унизительным и несоответствующим человеческому призванию кажется мне, Семен Иванович, стоя одной ногой в гробу, жаловаться на повышение квартплаты. Человеческая голова смотрит вверх, чтобы человек помнил, что его разум сродни звездам, — но за свою жизнь он так привык к тому, что голова у него находится именно там, что, пожалуй, было бы поучительней, если б она хоть на минуту оказалась у него в каком-нибудь другом месте. Ты, Семен Иванович, и ты, Саня, возможно, мне скажете: «Сам-то ты чем лучше?» Верно, я руководился мнениями, о которых даже не спрашивал, откуда они во мне взялись, но был мучим ими, будто они самые что ни на есть настоящие. Как женщина, которая, прилежно одевшись, причесавшись и накрасившись, выходит на люди и не находит себе места, сравнивая себя с другими, не привлекательнее ли они и не богаче ли на них платье, — таким был и я когда-то, а теперь благодарю небо за то, что оно вывело меня из этих помыслов, словно из душного леса. Странное дело, я взялся писать, думая, что хочу восстановить справедливость, меж тем как скорее всего во мне наперебой говорили гнев и самолюбие, — но теперь соблазняюсь думать, что собирался лишь проверить, что там у меня внутри, хотя отлично помню, что хотел-то я совсем не этого. Мои речи покажутся вам бессвязными, но потом, когда у вас будет время подумать о них, на этот изюм нарастут булочки. Я думал, что надо удержать свои страсти, чтоб не мешали душе, более того — я бился за свободу подводного царства, моя рука была тяжела чужой кровью, я сложил курган врагов, мстя за свою собаку, — а теперь я смотрю и вижу, что не только страстей, но и самой души мне не нужно, что моей собаке не будет лучше оттого, сколько врагов я перебил в ее честь, и что все, оставшееся у меня, можно сосчитать по пальцам, и другого уже не будет, да и пальцев скоро не останется. Хотя мне кажется, что я еще нахожусь здесь лишь потому, что мои сухожилия и мышцы сложились так-то и так-то — ибо причины исчезают от меня, и среди немногих соображений это кажется мне требующим менее всего усилий — но я все же хочу сказать вам, что испытываю к вам обоим огромную нежность и что если я еще могу чем-то заслужить вашу приязнь, то готов это сделать в отведенный мне срок.

В то время, пока Сантехник говорил эти и подобные речи, он мало-помалу исчезал из этого текста, и Саня, тихо плача, глядел, как подергиваются туманом и растворяются бесследно сначала его ступни, потом колени, а за ними бедра, живот и руки. Договаривая о своей нежности, Сантехник остался уже одною головою, которая, вися в воздухе, доверительно посмотрела на Семена Ивановича и сказала: «Мы должны Петровым семьсот грамм скумбрии. Смотри же, не забудь отдать»; и когда Семен Иванович, хотя и не помнивший о подобном долге, со всхлипываньем обещал, что отдаст при первом случае, Сантехник удовлетворенно кивнул и пропал уже окончательно.

Глава тринадцатая,

в которой автор, получив возможность защититься, использует ее неубедительно

Хорошо, когда действительность подходит под то, что хватает способностей о ней думать. В самом деле, есть автор-деспот, который родному сантехнику дверь не открыл и вообще довел его до нервного срыва, есть персонажи, мучающиеся кто как может под его шершавым игом, et voilà все поводы для сочувствия понятливых читателей. Меня, конечно, мучило, с одной стороны, жгучее желание объясниться, потому что напраслину терпеть кому же приятно, а с другой — ясное понимание, что никому ничего не объяснишь, а только лишний раз опозоришься, но в конце концов я не вытерпел, разумеется. Стоило ли? Вот я доделаю здесь свои дела и выйду прочь из этого мира, только на старых обоях останется видно, что я любил тут прислоняться, покамест еще как действующий автор имел минуты отдохновения; и пойдет чужой человек, равнодушно посмотрит на вещи, которые ничего ему не говорят, ибо он не мучился с ними, не рождался и не заболевал, и сочтет себя вправе выносить суждение, потому что, как известно, каждый должен иметь свое суждение, всего остального можно не иметь, но это — шалишь, уж это так положено, чтоб к своему месту принадлежало…

Да вот он, уже идет. Такого аккуратного вида, что ничего, кроме неприязни, испытывать к нему невозможно.

— Вы, простите, по какому вопросу будете? — спрашиваю я.

— Зовите меня Бонс, — благодушно отвечает он. — Билли Бонс. Я вас надолго не задержу. (До него, ей-богу, это говорила Мисюсь! Вот повадились!) Дело в том, что есть уже возможность делать некоторые обобщения на счет вашего романа, в основном статистического плана и, так сказать, безоценочные, и чтобы вы были в надлежащем порядке уведомлены, как слово ваше отзовется, я позволю себе представить… — Чтобы выпутаться из этого зачина, он уходит в бумаги. — На конец десятой главы, — выныривает он, — вами было выведено не менее 190 персонажей, включая коллективных.

— Позвольте, а почему только десяти? А в одиннадцатой эвона их набилось, битва народов, можно сказать, — этих почему не считали?

— Есть мнения, что одиннадцатая глава, как принадлежащая перу Среднего сантехника, учитываться в этом подсчете не должна.

— Это моя глава! Моя! В ней все мои признаки! Как знал, что будет вот это вот крючкотворство, — специально оставил в нужных местах! Проходили там, видели, с осины кора когтями содрана, — так это я содрал! Моя глава!

— Вы же понимаете, что это спорный вопрос. Давайте без нажима, как цивилизованные люди. Если прояснится что-то, мы вас немедленно известим и прокалькулируем ее задним числом.

— Хорошо, а коллективные персонажи — это что такое?

— Это лица, обладающие коллективной индивидуальностью. Применительно к вашему случаю это такие фигуранты, как княжеские сычи в 8 главе, инопланетяне в 6 главе, хор, поющий песни Моцарта, бедра несовершеннолетнего Ящурко Е. С. в 3 главе и так далее. Они считаются за одного.

— Бедра-то почему за одного? Их же два! И инопланетян там не меньше десятка, я помню… штурманов одних полна рубка…

 — Не мелочитесь. Русскому писателю пристала кротость в быту. Бедер два, действительно, но говорят они одним голосом.

— Они хором говорят! Это у них отработано!

— У вас так написано. Давайте оставим этот вопрос. За отчетный период не менее 35 человек, включая 12 прорабов, играли в азартные игры, и 18 из них отыгрывалось. Три человека подверглись необратимым трансгендерным мутациям. Изображено черепах: четыре, включая одну большую в сравнительном обороте…

— А в одиннадцатой! — кричу я. — Там их сколько! Там же ведь приятно просто глазу посмотреть, сколько черепах!

Он кривится и говорит:

— Ну что же мы, каждый раз будем возвращаться к этому аспекту? Давайте абстрагируемся уже.

Я нехотя слушаюсь, и он продолжает с того же места:

— …нравственно привлекательных мужских образов: три, физически привлекательных женских: тоже три, причем они в бытовом плане не коррелируют. Пар они не образуют друг с другом, — поясняет он. — Нравственное чувство читателя остается неудовлетворенным. За тот же отрезок времени устало машут руками: Ахматова на вечере встреч и кружащиеся вещи в 6 главе; кричат: 48 человек, в том числе мочалка, попугай и сама Клотильда. Наказано пороков: один (1 глава, приложение-отчет по делу Андрея Ивановича, рубрика «Возвращаясь к напечатанному»), вознаграждено добродетелей: ноль (дебатируется вопрос о сравнительной добродетельности Ящурко Е. С.). Высшие силы, представленные богом постороннего мира, Плутоном…