Страница 385 из 462
And many a soul that hath no day but sin;
“Schuma
Of tears so bright they dim the seraphs’ glory”.
Теодор Уоттс-Дантон (1832–1914)
Три Фауста
Берлиоз
Мне грезились арфы волшебные ада,
И в хоре созвездий, звучавшем
Исполнен напев их был трепетав
Ему, замирая, внимала плеяда.
Отторгнут от солнца и светлых
В безбрежном пространстве ту
Он несся к далекой и скорбной
Где, словно в игре прихотливой лица,
Сменяются тени и свет без конца.
В себе воплощают явления эти
Печали и радость. К земле долетев,
В рыданьях и смехе там замер напев —
Могучий, как в бурю — напев океана.
И думал я: — Слыша тебя, Берлиоз,
Печалюсь о том я, что мир из тумана
Создатель наш вызвал для муки и слез.
Гуно
Мне грезились арфы земли золотые,
Когда вдохновенной своею струной
Оне задевали ткань жизни земной, —
Утóк и основа, чудесно свитые,
Звучали ответом на песни святые,
Чьей силою создан был некогда мир
И сонмом созвездий усеян эфир.
В тот миг я душою парил вдохновенно,
И плоть, замерев, трепетала блаженно.
Когда же звучала иная струна,
Земным вожделеньем и страстью полна,
И дух мой, не слыша напевов небесных,
Спускался над бездной на крыльях телесных,
— Гуно, — говорил я, — вот — песня сирен,
Но гибель нашедший в той песне — блажен.
Шуман
Мне грезились арфы волшебные рая,
И в хоре созвездий, звеневшем вокруг,
Был трепетом радости полон их звук, —
Любовью как светом, весь мир озаряя,
Безжалостной смерти порывы смиряя.
И радуги арку, как мост в вышине,
Над бездною ада воздвигли оне:
Из слез умиравших, чье сердце разбито.
Из слез, что лила не одна Маргарита,
Но множество душ, погруженных во мглу,
И множество душ, обрекаемых злу,
И множество душ побежденных борьбою.
О, Шуман, — я молвил, — воспеты тобою
Те слезы людские, чей отблеск затмил
Сиянье лазурных архангельских крыл.
Перевод О. Чюминой
William Morris (1834–1896)
The Haystack in the Floods
Had she come all the way for this,
To part at last without a kiss?
Yea, had she borne the dirt and rain
That her own eyes might see him slain
Beside the haystack in the floods?
Along the dripping leafless woods,
The stirrup touching either shoe,
She rode astride as troopers do;
With kirtle kilted to her knee,
To which the mud splash’d wretchedly;
And the wet dripp’d from every tree
Upon her head and heavy hair,
And on her eyelids broad and fair;
The tears and rain ran down her face.
By fits and starts they rode apace,
And very often was his place
Far off from her; he had to ride
Ahead, to see what might betide
When the roads cross’d; and sometimes, when
There rose a murmuring from his men
Had to turn back with promises;
Ah me! she had but little ease;
And often for pure doubt and dread
She sobb’d, made giddy in the head
By the swift riding; while, for cold,
Her slender fingers scarce could hold
The wet reins; yea, and scarcely, too,
She felt the foot within her shoe
Against the stirrup: all for this,
To part at last without a kiss
Beside the haystack in the floods.
For when they near’d that old soak’d hay,
They saw across the only way
That Judas, Godmar, and the three
Red ru
Gri
In one straight line along the ditch,
They counted thirty heads.
So then
While Robert turn’d round to his men
She saw at once the wretched end,
And, stooping down, tried hard to rend
Her coif the wrong way from her head,
And hid her eyes; while Robert said:
“Nay, love, ’tis scarcely two to one,
At Poictiers where we made them run