Когда наступает рассвет

— Спасибо, тетка Катерина.

— Ну что ты, что за спасибо! Да я и сама рада помочь вам поскорее покончить с этой волчьей сворой, — сказала Катерина. — Что для вас хорошо, то и для меня ладно. Может, удастся еще освободить моего Микула?

За разговором не заметили, что отстали от лошади, и они бросились за ней бегом.

Дорога шла в гору. Воз догнали уже на половине подъема. Лошадь остановилась, опустив голову и тяжело дыша. Женщины перевели дух, помогли лошади сдвинуть воз с места и преодолеть подъем.

— Вот мы и приехали! — сказала Катерина.

Уже виднелась деревенская околица, вдоль которой росли высокие сосны. Низенькие, с подслеповатыми оконцами, выглядывавшими из-под пышных снежных шапок, дома разбрелись по обе стороны дороги. Кое-где курился дымок, видно, подтапливали печи, грели настывшие избы.

На улице было холодно, дул пронзительный ветер, мел поземку, насыпая сугробы возле изгородей и бань.

Катерина направила лошадь в небольшой проулочек, въехала во двор приземистого дома, остановилась у крыльца.

Домна огляделась. Дом стоял на задах, за огородами уже виднелся молодой лесок. «Это хорошо на всякий случай», — подумала она. А хозяева, видно, небогато живут. Домишко старый, на две половины, с сенями посредине. Одна половина обветшала, рамы покосились, кое-где выбитые стекла заткнуты тряпицами. Жилая половина чуть новее, окна побольше. В одном из них, в просвете морозных узоров, Домна увидела детские лица. Через мгновение на крыльцо выбежала девочка в наброшенном на голову платке. Она радостно крикнула, с интересом взглянув на незнакомую девушку:

— Мам, давай отведу лошадь к дяде Опоню.

Катерина прикрикнула на нее:

— Зачем выскочила раздетая? Оденься, тогда и отведешь.

Девочка тут же исчезла с крыльца, словно ее сдуло порывом ветра.

Катерина и Домна, сбросив кряжи, вывели лошадь на дорогу. С крыльца снова сбежала девочка, уже одетая в старенькую, не по росту, овчинную шубейку, с длинными рукавами. За ней спешил мальчик чуть поменьше. На ходу нахлобучивая шапку, он бросился с жалобой к матери:

— Мам, Сандра не хочет меня брать с собой. С саней столкну, говорит! Скажи, мам, пусть возьмет… — Черные его глазенки смотрели с такой мольбой, что Домне искренне его стало жаль. Она уже собралась было заступиться за него, но мать строго сказала девочке:

— Сандра, не обижай Мишутку! Садитесь рядом и поезжайте вместе.

Дети радостно бросились к саням, поспорили, кому править лошадью, но старшая взяла верх. Сандра взмахнула вожжами, и усталая лошадь нехотя затрусила по дороге.

Домна и Катерина вошли в избу.

После улицы в доме показалось темно и тесно. Домна остановилась у порога. Катерина подтолкнула девушку:

— Раздевайся и грейся! Проходи, не стесняйся.

У печки с чугунами возилась маленькая сгорбленная старушка. Она поставила ухват, вытерла руки синим холщовым фартуком и слезящимися старческими глазами вглядывалась в гостью, выжидающе посматривая на Катерину. Та негромко сказала:

— Не узнала, мама? Это же Машук, дочка Дарьи, в гости к нам пришла.

— Ну? Такая дальняя гостья? — удивилась старушка. — Садись, родная, отдыхай! Продрогла, чай? Я быстренько соберу на стол, и мы позавтракаем. Катеринушка, тоже, наверное, устала и намерзлась? — И, снова обращаясь к Домне, стала рассказывать — Когда ты к нам в прошлый раз приезжала, я уж и запамятовала! Еще маленькая ты была и худенькая, вроде синички. Кажется, на Троицу приезжала? Тогда ты будто иначе выглядела, личико беленькое было, и глаза вроде светлые… Вот ведь как уже ослабла память, своих забывать стала… — Старушка повздыхала, сокрушенно покачала головой. Она расстелила на столе холстину, принесла в берестяном лукошке хлеб, деревянные ложки.

Катерина, украдкой улыбаясь гостье, сказала матери:

— Молодые растут и меняются. И не диво, коли ты не узнала Машеньку.

Старуха снова покачала головой, словно удивляясь себе, и согласилась:

— Так, конечно, так! Известное дело, мы, старые, книзу пошли, мхом обрастаем, а молодые, как весенние цветы, распускаются и кверху тянутся… Как же, ягодка, у вас дома живут-поживают?

— Помаленьку, хвалиться нечем. Отец, как избили белые, все прихварывает, а мать от слез высохла.

Бабушка пригорюнилась. Утирая глаза краем передника, она сокрушенно говорила:

— Тяжело, конечно, твоей родительнице! Нашего Микула тоже забрали окаянные ироды, в холодном амбаре держат. Трудно из рук убивцев вырваться, ох, трудно! Остались теперь без кормильца. Что только будем делать без него?

Катерине, видимо, стало невмоготу слушать причитания матери, и она резко ее оборвала:

— Ну что ты прежде времени хоронишь человека? Давай завтракать. Гостья голодная, да и у детишек животы подвело. Настук с Петрей не возвращались?

— Еще не показывались…

— Где-то уж они, мои бедняжки? Послали, проклятые, ребят малых в извоз. Обморозятся еще!

— Насильно заставили ехать, изверги! Настоящие звери! Хоть бы живыми-здоровыми вернулись! — Вздыхая и крестясь, старушка засеменила к печке. В доме на некоторое время наступила тишина.

Домна огляделась. Она бывала во многих крестьянских избах, и каждая из них какими-то своими неуловимыми приметами говорила о хозяевах, об их достатке и даже о том, насколько дружно они живут.

В избе Викул Микула было чисто. Выскобленные половицы блестели, дверца-залавка у печки была покрыта замысловатыми узорами— диковинные травы переплетались с утками, петухами. Над залавкой тянулась длинная полка-джадж. На ней самодельная домашняя незамысловатая утварь: берестяные чуманьп и коробки, различные по размерам и по назначению; солонка в виде утки, деревянный лоток для просеивавния муки. Стены хотя и потемнели от времени, но» видно было, что хозяева моют их каждый год. Стену украшало вышитое узорное полотенце. В красном; углу, на божнице — маленькая почерневшая иконка… Домна долго вглядывалась, кто на ней изображен, и по широкой, пышной бороде решила, что Никола-угодник. Тут же на стене висела картина, которую она встречала в некоторых домах и раньше: праведники чинно шли в рай, а грешники унылой вереницей тянулись в ад. На двух параллельных брусьях — сёр, протянувшихся вверху от голбца до противоположной стены, лежала доска для хлеба, половинки расколотого длинного березового полена. Хозяин, видимо, что-то ладился смастерить и положил их сюда посушить.

В сенях послышался топот. Раскрылась дверь, и в клубах морозного воздуха в комнату ворвались Сандра и Мишутка. Лица у обоих разрумянились, глаза искрились восторгом. Наперебой они затараторили:

— Мам, Сандра как ударит лошадь, Пегашка как понесется!

— А Мишутка не хотел слезать с саней, еще, говорит, слетаем до конца деревни. Едва стащила его!

— Не ври, я сам слез! А дядя Опонь мне велел позже прийти лошадь напоить. Вот увидишь, как сяду верхом да как поскачу!

Мать, переодевшись, спустилась с голбца, велела детям раздеваться.

— Давайте, ребятки, завтракать! Вон и гостья проголодалась…

Дети тут же сняли одежонку, уселись за стол, быстро разыскали в лукошке свои ложки.

Бабушка принесла в большой деревянной тарелке капусту, налила в глиняную чашку грибной суп, и поставив на стол, пригласила Домну:

— Садись, Машук, поешь с нами. Не обессудь, лучше нечем угостить. Завтра сварим дичь. На прошлой неделе Катерина ходила силки проверять и принесла две куропатки. Вот они и пригодятся. Подвигайся поближе…

Домна села рядом с Катериной. Хлеб был черствый, грубый. Попробовав, она догадалась, что в хлеб примешана толченая солома с пихтовой корой. И, угадывая ее мысли, старуха сказала:

— Давно примешиваем… Слава богу, такой есть. Скоро и его не будет: мука на исходе.

Проголодавшаяся Домна с удовольствием ела и квашеную капусту, и грибную похлебку, и пареную репу. Катерина часто вздыхала, поглядывая в окно, видимо поджидая старших детей. Домна, заметив это, спросила:

— Куда послали ребят-то?

— Есть тут хозяйчик, старается для белых, из кожи лезет, — печально сказала Катерина. — Многих погнал ямщичить, а свою дочь оставил, хотя и здоровенная девка — об стенку шмякнешь, так отскочит как ни в чем не бывало. А моя Настук слабенькая да безответная. Ей шестнадцать только, потому и Петрю с ней отправила, вдвоем-то им все полегче.