Когда наступает рассвет

— Гляди какое, — не обращая внимания на иронию, охотно показала свое ружье Домна. — Берданка, сказали…

— Да, это берданка Гра, дельное ружьишко. Ух как запущено! Чистка требуется. Правда, стреляет оглушительно и чувствительно отдает, но привыкнуть можно. Береги его. В свободное время вычисти, как следует быть.

— Начищу, чтобы блестело, как твой нос, — все еще не веря своей удаче, заверила Домна, улыбаясь.

— А как заряжать и стрелять — знаешь? Разбирать, собирать?

— На боевой подготовке учили, только там была винтовка, а эту впервые беру в руки.

— Не беда, научишься, — подбодрил Исаков и тут же стал показывать, как открывать затвор, как заряжать.

— Ничего, вижу, дело пойдет у тебя, — похвалил он Домну. — Потом я тебя поднатаскаю… А сколько дали патронов? Пять? Маловато. Ну, да будем у беляков отнимать скоро…

Уединившись с Клавой, Домна стала показывать подруге, как обращаться с ружьем. Посмотреть на нее со стороны — она вполне могла сойти за молодого бойца. И только никак ей не удавалось справиться с тугой косой, которая упрямо вываливалась из-под шапки при каждом резком движении.

— Возьму и отрежу, — заявила Домна.

— С ума сошла, остричь косу! — ужаснулась Клавдия.

— Отрежу! Это добро снова отрастет, а пока без косы обойдусь, — убеждала себя Домна.

Глухой ночью, когда город спал, приказали выходить на улицу. Партизаны построились под окнами укома. Послышалась команда:

— Равняйсь! Смирно! Шагом марш!..

Ночь выдалась вьюжная. Партизаны шли по темным улицам города молчаливые и сосредоточенные. В строю шагала и Домна. Идти навстречу колючему ветру было трудно. Ружейный ремень с непривычки натирал плечо, за спиной горбился увесистый вещевой мешок. Но она старалась не обращать на это внимания, упорно шагала, не отставая от товарищей.

Враг у ворот

По приказу ревкома государственные учреждения спешно эвакуировались из Усть-Сысольска в южном направлении. Тяжело груженные подводы медленно ползли по заснеженному тракту, направляясь к далекой железнодорожной станции Мураши. Предстояло преодолеть десятки верст трудного пути. Из уездного центра успели вывезти все самое необходимое и ценное. С обозом ехали дети, жены советских активистов, старики, все те, кто не хотел оставаться под властью белых.

Когда из города выехала последняя подвода, двинулись за нею и партизаны. Выполняя указания ревкома, отряд покидал город последним.

Шагая в колонне партизан, Домна часто оглядывалась: родной город опять скрывался из виду. Грудь теснила щемящая тоска…

День выдался холодный, ветреный. Валил снег. Белым саваном покрывал он все: и опустевшие крестьянские поля, и встречающиеся по пути речки, и лес, темной стеной стоявший по обеим сторонам дороги. Ветер заметал следы отходившего отряда…

Город казался пустынным, похожим на заброшенный дом. На улицах ни души. Жители отсиживались по домам за надежными запорами.

Но прошло некоторое время, и, точно тараканы из щелей, начали выползать, несмело озираясь и перешептываясь, белогвардейские прихвостни. Они расспрашивали друг друга, пытаясь узнать, кого увели с собой красные и кому удалось скрыться.

Первым промчался по улицам города на своем рыжем коне Гыч Опонь. Он молодцевато стоял в легких крестьянских розвальнях и нахлестывал коня вожжами.

У Стефановского собора он нос к носу столкнулся с коротышкой Назаром, вздумавшим тоже на своей лошади прокатиться по городу. Только у того не розвальни, а санки с плетеным коробом и с удобным сиденьем на передке. Сам он низенький, толстенький, и шея коротким обрубком. Еще издали Назар закричал Гыч Опоню:

— Здорово живешь, кум! Кругом объехал?

— Кругом, благослови Христос! Все! Нигде никого! — Гыч Опонь снял круглую шапку и, повернув голову к собору, широко перекрестился. — Слава тебе, господи! Наступило для нас светлое Христово воскресенье!

— Заметил ли, склад у кооперативной лавки целехонек стоит, не успели вывезти! — ворочая головой на короткой шее, крикнул Назар. В теплом овчинном тулупе, в меховой шапке, он напоминал филина, высматривающего добычу.

— А что в складе, не приметил?

— Бочки с рыбой, мешки с сахаром, ящик табаку… Я успел порасспросить кой у кого. Хотел своими глазами посмотреть, да на дверях замок крепкий… Оно конечно, можно и отбить… Заглянем-ка в дом Кузьбожева. Там уком помещался. Проверим, не осталось ли что в их антихристовом гнезде.

Назар скатился с облучка и засеменил к опустевшему укому.

Гыч Опонь привязал повод к церковной ограде и поспешил за Назаром.

Точно волки, вышедшие на добычу, они, осторожно оглядываясь, поднялись по каменной лестнице на второй этаж, обошли комнаты, осмотрели все углы. Брошенный дом был пуст, и шаги и голоса в нем раз давались гулко, точно в глухом бору летом.

На полу валялись обрывки газет, пустые коробки, обглоданные хвосты вяленой воблы. У порога сиротливо торчал старый сапог, «просивший каши».

— Пусто, — заключил Гыч Опонь и заглянул под круглый столик.

— Пусто, — прокряхтел Назар и сгреб со стола скатерть. — Благодарственный молебен отслужить надо. Где отец Яков, не ведаешь, кум? Не вместе ли с заложниками забрали его антихристы? — спросил он.

— Бог избавил! — отозвался Гыч Опонь. Он подошел к окну, посмотрел, нет ли кого на улице, и только тогда доверительно сказал куму: — Сам он меня послал. «Поди, говорит, Опонасий Петрович, посмотри, что творится в городе». Так и быть, скажу тебе: у меня он гостит… Не думаешь ли этот стол прихватить? Кажись, ножка шатается.

— Не беда, починить — будет как новенький! Тут же так стоит. Без надобности… Заберу я лучше стулья! — деловито сообщил Назар, собирая их в одно место. — Значит, жив-здоров наш отец Яков?

— Всю-то ноченьку глаз не смыкал, бедняга, ходил из угла в угол, беспокоился, — рассказывал Гыч Опонь. — Надо, говорит, господина Латкина встретить честь по чести. Он теперь губернатором стал!

— Губернатор? Ишь ты! — искренне удивился Назар.

— То-то и оно, кум, губернатор. Это тебе не баран чихнул!.. Смотрю, дружище, все стулья ты себе забрал. А мне что?

— А по мне, хоть что. Вон стол бери, шкафы, — посоветовал Назар.

— На кой ляд они мне? Все хорошее забрал себе, а мне дрянь подсовываешь! — обиделся Гыч Опонь. Он направился в угол к этажерке и выволок ее на середину комнаты. — Это, что ли, взять? Шкафами заниматься недосуг — отец Яков, поди, заждался!

Гыч Огонь навалился всем туловищем на Назара, который, застряв в дверях с охапкой стульев, кряхтел и пыхтел отчаянно, и, когда тот наконец вылетел за дверь, вслед за ним выбрался и сам, швырнул в розвальни неуклюжую этажерку. Не забыл он прихватить и бочонок из-под сельдей, сел на него и, взмахнув кнутом, крикнул:

— Э-эй, гуляй-валяй! Раз бывает такое…

Сытый жеребец помчался по улицам города, унося своего хозяина обратно, в сторону Кочпона.

Потопов с нетерпением ждал Гыч Опоня в той же горенке, в которой прошлым летом тайно встречались Латкин и Керенская. На столе попискивал самовар, на тарелке лежали шанежки, сдобренные маслом, в небольшом горшочке стояло подрумянившееся топленое молоко. Располневшая, без талии, хозяйка с широким плоским лицом, порядком надоевшая протопопу своей болтовней, рассказывала ему, как они жили с мужем раньше и как туго им приходится теперь.

— …Плохо, уж так плохо, батюшка! Ничего не стало, — жаловалась она. — Вот и угощать нечем. Поколупайте хоть рыбничек, отец Яков. Свежая рыбка. Жена безногого Макара вчера принесла тайком, чтобы муж не узнал. Голодают они, вот и выменяла на муку. Пришлось дать, жалко детишек. Уж она благодарила, чуть в ноги не кланялась. Только мужу своему не велела говорить. А я и так с этим безногим не хочу разговаривать. В комбедчиках ходил, только и высматривал, как бы что отобрать! Такие, как Макар, всю жизнь испоганили!