Когда наступает рассвет

В прошлом он был учителем, первую мировую войну закончил в чине подпоручика, потом командовал Ижмо-Печорским полком. В город прибыл в отпуск после перенесенной болезни. Как опытного командира и человека проверенного и надежного, уком в сложившейся обстановке назначил Маегова председателем ревкома. И он энергично выполнял свои новые обязанности, хотя выглядел еще неважно— сухо кашлял и был бледен.

— Найти Потопова во что бы то ни стало! — жестко приказал председатель ревкома. — Далеко не ушел, где-нибудь тут скрывается, притаился отче наш!..

В отдельной комнате, превращенной в цейхгауз, оружейники проверяли собранные со всего города ружья, берданки, двустволки центрального боя, заряжали патроны пулями. Делалось все, чтобы партизанский отряд был вооружен и приведен в боевую готовность. Но когда и куда его направят? Эти вопросы волновали многих нетерпеливых, в том числе и Домну. Она пыталась кое с кем заговорить на эту тему, но сухощавый, с небольшими черными усиками наборщик городской типографии Чащин ответил ей назидательно:

— Время придет — скажут. Всему свое время, милая…

А Исаков Ардальон, молодой солдат, который забавлял Домну игрой на тальянке, когда они вместе ехали из Петрограда, подмигнув, спросил шутливо:

— Не терпится, землячка? Пятки зачесались, что ли?

— Руки у меня чешутся, — отрезала далеко не шутливо настроенная Домна.

Парень из Маджи, работник военкомата, улыбнулся ей.

— Думаю, недолго осталось ждать. Скоро придется тебе сменить юбку на штаны.

— Ну и что? Подумаешь, чем вздумал напугать, — вспыхнула Домна. — Надо будет — и штаны наденем. Эка невидаль! Ведь правда, Клавдюк?

Подруга ее Клавдия, вместе с Домной вступившая в комсомол и тоже с нетерпением ожидавшая приказа ревкома, сказала с тревогой:

— Вам все шутки, а я своими глазами видела, когда вносили вещи: были там и штаны, и шапки, и полушубки с шинелями. А ружей сколько натащили!.. Хорошо тебе, Домна, ты умеешь стрелять! А я в жизни не брала в руки ружья. Если дадут, что с ним буду делать?

— Научишься!

Разговор зашел о белой банде, рвущейся к уездному центру, о капитане Орлове, который, по слухам, ее возглавляет.

— Рассказывают, в прошлом он был жандармским ротмистром. Дай волю, таких наломает дров! — сказал молчаливый типографский рабочий Чащин.

— А мне говорили, что он помещичий сынок, откуда-то из Владимирской губернии, — добавил Ардальон Исаков. — Женился на дочери хозяина большого имения под Сольвычегодском. А характером злющий. Жена, говорят, не выдержала, сбежала от него.

— Тогда ясно, как дважды два: спешит завладеть своим имением! — решил Петя Игнатов, совсем еще

Юный городской паренек с широко открытыми глазами и круглым, как колобок, лицом. Домна не раз встречалась с ним на спевках и репетициях. Она знала, что Петя вступил в комсомол вопреки желанию родителей и в отряд записался, не сказав им. От волнения у парня горело лицо. Рассуждал он степенно, ломающимся баском, не хотел казаться юнцом среди взрослых. — Известное дело, такие ради своих барышей готовы на все! Добра не жди от такого человека!

— Что ты хочешь от жандарма? — запальчиво сказала Домна. — Вон, рассказывают разведчики, захватил Айкино, и скольких в проруби утопил! Пес бешеный, а не человек!

— А я что говорю: пуля по нему плачет!

— Ладно, ребятки! — остановил их наборщик и добавил: — Говорят, и Латкин с ним вместе. Он и ведет сюда волчью свору.

— Снюхались, проклятые! Друг друга стоят, — заметил Исаков. — Но не быть по-ихнему! Пообломаем крылья черному воронью.

— Быстрее бы только. А то сколько крови безвинных людей они прольют, — сказала Домна. Она заметила в простенке зеркало, сохранившееся после хозяев, подошла к нему и поправила сбившиеся волосы, встряхнула косынку и вновь ее повязала.

Косынка напомнила ей Питер, Груню, Ткачева, Ксюшу. Вспомнилось, как они провожали ее на вокзал, помогли сесть в поезд, с какой теплотой прощались в последние минуты. Где теперь они, эти славные люди?

Еще летом в последнем письме Ксюша писала, что супруги Ткачевы ушли с рабочим отрядом воевать против Колчака. Ивана Петровича назначили комиссаром отряда, а Груня поехала санитаркой. Сама Ксюша собиралась уехать в деревню — в голодном Петрограде оставаться больше не было возможности…

Домна отошла в сторонку, присела на свободный стул, устало закрыла глаза и с наслаждением вытянула утомленные ноги.

Вот и наступали горячие Дни. Теперь каждый должен показать себя не на словах, а на деле.

С чего же, однако, так бьется сердце?

— Домна, куда ты девалась? — неожиданно послышался голос Клавдии. — Скорее! Велено собираться…

Домна поспешила в большую комнату.

Появились члены ревкома. Партизаны тесно окружили их. Председатель ревкома коротко сообщил о сложившейся обстановке: банда Орлова захватила Яренск, Усть-Вымь, движется дальше. После предательства Прокушева путь белым на Усть-Сысольск открыт. Защищать город нечем, нет ни сил, ни оружия. По сведениям разведки, враг хорошо вооружен, имеет пулеметы, винчестеры. Надо до подхода белых вывезти из города все самое необходимое. Ревком решил выслать вперед для заслона партизанский отряд.

— Отряд выступит немедленно, сейчас же, ночью! — сказал председатель ревкома. — Задача: удержать врага, пока из города не выедет последняя подвода!

— Значит… сдаем город? — спросил кто-то негромко.

— Да, товарищи. Но мы вернемся! — сказал председатель ревкома и, плотно сжав губы, выждал, будут ли еще вопросы. Все стояли молча. И тогда он по-деловому, без напряжения, сказал — С отрядом пойдут только мужчины. Женщины останутся в городе с особым заданием, на подпольной работе, — закончил Маегов.

Услышав это, Домна опешила и вдруг вспылила:

— Постойте!.. Как же так — одни мужчины? Здесь никаких женщин нет, здесь все — товарищи, бойцы революции. И я тоже хочу с оружием в руках защищать революцию! А вы хотите оттолкнуть меня. Не выйдет! Я иду с отрядом!

Маегов улыбнулся:

— Товарищ Каликова, ты правильно, конечно, говоришь. Но отряд идет на выполнение боевого задания, и женщинам лучше остаться. Подпольная работа тоже ответственное и нужное дело.

— Оставьте на эту работу других, а я пойду с отрядом! — И вдруг, словно испугавшись своих слишком резких слов, заговорила мягче, но так же настойчиво: — Честно говорю: хочу идти с от рядом. Прошу… Я хочу драться с оружием в руках!

— Домна Федоровна, — вдруг посерьезнев, обратился к ней Маегов, — тебе будет трудно в отряде с мужчинами. Мы отправляемся воевать. Война есть война: и ранить могут, и еще хуже…

— Трудностей я не боюсь, не к легкой жизни приучена. И смерти не боюсь. Если понадобится, за Советскую власть отдам жизнь… — тихо и уверенно ответила Домна.

Маегов внимательно посмотрел на девушку.

— Верим, товарищ Каликова! — улыбнувшись, сказал он. — Ну что ж, коли так, собирайся с нами… А теперь, кто выступает с отрядом, получайте оружие, обмундирование, продукты на дорогу. Разобраться спокойно, без толкотни. И никуда не расходиться, ждать команды!..

Домна, как и все партизаны, получила гимнастерку, полушубок, валенки, чувствуя на себе одобрительные взгляды, приняла ружье. Затем, забрав в охапку все свое имущество, поспешила в соседнюю комнату переодеться.

Когда через некоторое время Домна вышла оттуда, ее трудно было узнать: по внешнему виду она мало чем отличалась от других молодых бойцов, которые тоже уже успели переодеться в новое обмундирование. Одетые по форме бойцы с трудом узнавали друг друга, перекидывались шутливыми репликами, острили. Мужчины постарше осматривали оружие, решая, кому досталось лучшее.

Одни вертели в руках берданки, другие — охотничьи шомпольные ружья. А Исаков, с видом знатока рассматривая выданный ему винчестер, рассуждал:

— Эту пукалку я видел у лесного доверенного. Спорю на пачку табаку: у него, гада ползучего, реквизировали! Ружьишко так себе, но с шомполкой все же не сравнить — бьет пулей, и довольно далеко. Мне определенно повезло. А тебе, землячка в штанах, какое подвалило счастье?