Когда наступает рассвет

Подходя к пристани, пароход дал протяжный гудок, устало поработал еще колесами и остановился у причала. Матросы кинули чалку, подали трап, и с берега сразу же по нему поднялись на пароход несколько вооруженных красноармейцев. Началась проверка документов.

Подходя к трапу, Домна узнала Проню и крикнула:

— Проня! Чолэм! Дружище!

— Вот здорово, кого встречаю! — расплылся в широкой улыбке Проня, крепко пожимая Домне руку. — Из Питера?

— Оттуда! Мамы моей не видал тут? — не удержалась от вопроса Домна.

— Нет, не заметил. Но знаю: ждет она тебя, очень ждет!

Он помог Домне вынести с парохода ее вещи и попросил:

— Подожди тут, я скоро вернусь! — И быстро застучал каблуками по трапу.

Пассажиров было немного, и проверка документов быстро закончилась. Последними с парохода сошли Космортовы и чопорная женщина с детьми. Их сопровождали красноармейцы.

Проня подбежал к Домне и шепнул:

— Знатную птицу поймали!

— Какую?

— А тебе и невдомек, с кем ехала? Жена Керенского пожаловала к нам в гости.

— Вот как! Так это, значит, она с Космортовыми?! — вырвалось у Домны. Она с любопытством оглядела Керенскую.

— У нас в городе военное положение! — сообщил Проня. — Я потом все тебе расскажу, как освобожусь. Надо проводить задержанных. Отпрошусь и прибегу помочь тебе тащить вещи. Согласна?

У Домны вещей было немного, смогла бы и сама с ними управиться. Но хотелось побыть с Проней, расспросить о жизни в городе, о местных новостях. По всему видать, новостей немало.

— Подожду, — сказала Домна. — Только быстрее возвращайся.

— Я, как торпеда, одним махом!

Проводив глазами Проню, Домна сняла косынку, поправила волосы и хотела присесть, но ее окликнули:

— Эй, добрая душа, девица-красавица! Лицо твое, сдается мне, знакомо. Подойди-ка сюда, посиди у огонька.

У костра сидел мужик и приветливо кивал ей.

«Кто бы это мог быть?» — подумала девушка и, захватив вещи, пошла к нему.

Русый мужик с плоским скуластым лицом сидел на обрубке дерева и курил самодельную трубку. Вид у него был нездоровый: скулы заострились, глаза глубоко запали. На пальце тускло поблескивало грубо сработанное медное кольцо.

— Не узнала, девица-молодица? — добродушно прищурившись, спросил мужик. — Значит, забыла уже. А я помню: сидели мы вместе на базаре, а ты читала нам листовку.

— Листовку? Про войну?

— Так-таки вспомнила… Викул Микул я, с верховьев Вычегды. Чолэм тебе да здорово, милая душа!

— Ой, прости, не узнала сразу!.. Здравствуй, дядя Микул! — протянула ему руку Домна.

— Садись к огоньку, вот сюда, на эту коряжину! — предложил Викул Микул, подтаскивая ближе к костру занесенную сюда еще во время ледохода лесину. — Что так поглядываешь на меня? Изменился?

— Сказать правду, изменился. Сколько воды утекло.

— Это верно, не гребень голову чешет, а время!

— Прихворнул? Или горе какое перенес? Исхудал ты очень, дядя Микул.

— Всякое было, милая. И ты, гляжу, тоже изменилась, только в хорошую сторону. Невестой стала, любо смотреть! А я постарел. Война, мор ее забери, не красит нашего брата.

— И тебя сгоняли на войну?

— Сгоняли! Под конец всяких забирали. Держишься на ногах, значит, годен. Слава богу, живым вернулся.

— Далеко воевал?

— До Румынии доходил.

Домна собрала щепок и подбросила в огонь. Костер встрепенулся, запылал ярче. Светло-сизый дым, завихриваясь, иногда обволакивал и ее, но она только слегка отмахивалась. Ей даже нравился горьковатый дымок. Видно, соскучилась и по нему. Было время, не раз вот так сиживала у костра — в страду, когда сено копнили, когда коров пасла, а то еще осенью, когда убирала картошку.

— Никак снова плоты гнать нанялся, дядя Микул? — спросила Домна, проворно отбрасывая от себя стрельнувший из костра раскаленный уголек.

— Какие теперь плоты, — помешивая самодельной алюминиевой ложкой в котелке варево, вздохнул Микул. — Мы с сынишкой на лодке приплыли. Вон мой сынок! — Микул кивнул лохматой головой в сторону реки. Там, приткнувшись носом к берегу, стояла его лодка с поклажей, а около нее, закатав штаны, бродил по мелкой воде мальчишка лет двенадцати. Он собирал камешки, стекляшки от бутылок. — Привез конскую сбрую, сети. На хлеб менять буду. У нас там беда горькая, а не жизнь.

— Плохо с хлебом?

— Ой плохо! Прошлым летом в верховьях Вычегды весь хлеб померз на корню.

— Как же вы живете?

— Так и живем, еле-еле. Пихтовую кору, солому сушим и толчем в ступе. Бабы на молоке замешивают и стряпают. Только от такого хлеба умирают многие, особенно детишки, ну и старики и старухи тоже.

— А что, нельзя купить хлеба?

— Откуда? По всей Вычегде народ голодает. Взять хотя бы село Усть-Нем. Там раньше всегда с хлебушком были, хорошо жили — луга и пашни у них лучше наших. А теперь и они давно пихтовую кору едят. Сами рады бы хлеб купить, да негде. Вот и ездим сюда, за сотню верст. Нужда заставляет…

Микул снова помешал в котелке варево, попробовал ложкой и брезгливо сплюнул:

— Тьфу, совсем пресная! Из сухой рыбы ушку решили с сыном сварить, да без соли и не еда вроде. Опротивела, в рот не лезет!

— И соли нет у вас?

— Нету. За что ни хватись, ничего нет, все подчистую подмели.

Домна развязала дорожный мешок и вынула соль, завернутую в чистую тряпицу.

— На, посоли, дядя Микул! Да возьми ложкой как следует быть, не стесняйся! Бери, бери сколько надо!

— Не обидеть бы тебя, добрая душа! — Микул осторожно, чтобы крупицы не уронить, взял ложкой соль.

Домна еще ему подсыпала.

— Ух ты, сколько отвалила! Не скупишься, ласковая! Чего ж я тебе за это дам? Ничего-то у меня нет! — сказал Викул Микул.

— Ничего не надо! Я же, можно сказать, уже дома, теперь не погибну!

— Спасибо тебе сто раз! Попотчую сыночка настоящей ухой сегодня!.. Вот так и живем, милая: спичку надвое делим, чтобы дольше хватило. Бабы наши наловчились и без спичек: у кого печка топится, бегут с горшком за угольками. Всяко приходится изворачиваться. Трудно стало, — вздохнул Микул и предложил — Давай уху хлебать! Сварилась, вку-усная! Эй, Петря, обедать! Хватит по воде лазить, ноги потрескаются.

К огню подбежал востроглазый мальчонка с русыми вьющимися волосами.

Микул снял с огня котелок, разложил на постеленной холстине ложки, хлебнул уху и от удовольствия покачал головой:

— Язык проглотишь… Большая ли щепотка соли, а какой вкус придает. Ешь, сынок, на здоровье! И ты, хорошая, нажимай… Откуда, девушка, приехала?

— Из Питера.

— Ух ты! — раскрыл рот мальчик, забыв про уху. — Платок у тебя красивый. Тоже из Питера?

— Ага! Нравится?

— Красный, как огонь! Вон у парохода флаг тоже такой.

— Ешь, ешь, сынок, не вертись, — сказал отец и спросил у Домны: — Подзаработать ездила в Питер? Где там работала?

— На ткацкой фабрике. Закрылась она, и пришлось домой вернуться.

— Выходит, и в Питере не сладко живется?

— Трудно стало… — И Домна начала рассказывать, как живут петроградские рабочие. Рассказала и о том, как ей посчастливилось слушать Ленина.

На косогоре показался Проня.

— Э-эй! — еще издали крикнул он и бегом спустился к костру. — Здравствуйте, добрые люди! Ну как, не надоело меня ждать?

— Пока нет, — улыбнулась Домна. — Присядь, отдышись, а то вспотел даже.

— Бежал через весь рынок, собак переполошил, — поправляя на голове бескозырку с надписью «Гром», бойко отозвался Проня.

— Бери ложку, садись дохлебывать уху, парень, — предложил Викул Микул.

Проня пристроился к котелку. Его не надо было упрашивать.

— Никак, парень, в Красной Армии служишь? — поинтересовался Микул.

— Угу, — отозвался Проня и придвинул к себе котелок. — Остатки сладки. Все подчищу. Можно?

— Доедай, доедай на здоровье! Сам был солдатом, знаю, — поощрял его Викул Микул.