Страница 40 из 84
— А мама?
— Умерла… От тифа.
Домна разломила горбушку хлеба пополам, напоила паренька кипятком, потом долго прислушивалась, напряженно пытаясь уловить звучащий в конце вагона надтреснутый детский голосок.
Уставшие пассажиры притихли. Кое-кто задремал.
Поправляя жакетку, Домна нащупала газету, что дал ей Ткачев. Развернула ее. «Рабочие и крестьяне! Честные трудящиеся граждане всей России! — прочитала она. — Настали самые трудные недели. В городах и во многих губерниях истощенной страны не хватает хлеба… Корниловцы, кадеты, правые эсеры, белогвардейцы, саботажники объединились в тесный союз между собой и с иностранными агентами. Клевета, ложь, провокация, подкуп, заговор являются их средствами борьбы…
В эти трудные дни Совет Народных Комиссаров считает необходимым прибегнуть к чрезвычайным мерам для прокормления голодающих рабочих и крестьян и для сокрушения врагов народа, покушающихся на Советскую республику.
Дело идет прежде всего о хлебе насущном.
Нужно вырвать его из цепких рук кулаков и спекулянтов. Не только земля и фабрики, но и хлеб должен быть общенародным достоянием…
Вперед к последнему бою и к окончательной победе!»
Домна вспомнила, как год назад, в весенний день, она стояла на площади у Финляндского вокзала.
И опять почувствовала радость, которой жила тогда вся огромная площадь, заполненная народом. «Ленин… Наш Ленин…» Как ни тяжела жизнь, а вот вспомнишь, что есть на свете наш Ленин, и потеплеет в груди…
Оказалось, что многие уже читали воззвание или слышали о нем. Завязалась оживленная беседа.
— А я-то думал — войне конец, замирились с немцем, примемся страну вызволять из нужды! — негромко говорил рабочий.
— А видно, кой-кому мало еще людской кровушки.
— В Москве, между прочим, военное положение, — сказал мужчина с верхней полки.
Домна вскинула на него глаза. Мастеровой тоже посмотрел, приподняв бровь, ответил спокойно:
— Раскрыли военный заговор. Монархисты и эсеры кусаться вздумали.
— Что эсеры, что монархисты или меньшевики, — поддержал его солдат с костылем, — одна благодать. Продажные души.
Солдат из Маджи, свесившись с багажной полки, добавил:
— Знаем их! Выбьем зубы белогвардейской сволочи.
— Но ведь это будет началом гражданской войны, — сказал мужчина с верхней полки.
— А она уже идет.
— Не надо было разгонять Учредительное собрание, — назидательно сказал пассажир в рубашке навыпуск.
— А зачем оно нужно? Чтобы Керенский со своей братией уселся на нашем горбу?
— Между прочим, не слыхали, братцы, куда он девался, Керенский? — неожиданно спросил Ардальон Исаков с багажной полки.
— За границу сбежал, жену бросил и смылся с ее двоюродной сестрой. Свежинки захотел.
— Как же он смог сбежать?
— Обманул всех, собачья кровь, переоделся в бабье платье и был таков!
— В платье сестры милосердия! — уточнил пассажир с верхней полки.
Домна задумалась. Не раз в доме Космортовых она слышала имя Ольги Львовны — жены Керенского. В юности хозяйка, Софья Львовна, училась вместе с Керенской и очень гордилась знакомством с ней.
Все умолкли. Мужчины усиленно задымили цигарками. От крепкого махорочного дыма у Домны запершило в горле, и она закашлялась.
Пассажир в рубашке навыпуск сказал:
— Нельзя ли перестать курить, а то мы все тут скоро будем походить на копченых сигов. Да и женщин надо уважать наконец.
— Можно окошко открыть! — предложил раненый солдат, но тот, на верхней полке, испугавшись пыли, запротестовал. Продолжая спор, он стал доказывать, что восстания и заговоры ни с того ни с сего не возникают.
— На все есть причины, — убеждал он. — И еще неизвестно, чем все кончится.
— Разгромом всей белой нечисти, — твердо сказал рабочий.
Поезд из Петрограда на Вологду шел медленно, часто останавливаясь в пути.
От Вологды до Вятки пассажирский состав тащился несколько дней. Это было мучительное путешествие.
О Вятке Домна еще в детстве много наслышалась от матери. Усть-сысольские торговцы отсюда вывозили разные товары и наживались на перепродаже вятских тарантасов, расписных дуг, венских гармоник, тальянок с бубенцами, валяной и кожаной обуви, детских игрушек, губных гармошек, дудочек с петушками, нарядных кукол, которыми так и не привелось Домне поиграть в детстве.
Многое увидела Домна в пути, увидела разруху и запустение. Увидела поезда, увидела, как на станциях толкались поднятые голодом с нажитых мест оборванные люди, раненые, бездомные сироты.
Поезда двигались кое-как, подолгу задерживаясь на станциях. Не хватало людей, чтобы вести составы, не было исправных паровозов, топлива.
От Вятки до Котласа добираться было еще труднее. Но наконец и этот отрезок пути был преодолен.
В грязном, с разбитыми дощатыми тротуарами Котласе Домна несколько дней дожидалась парохода на Усть-Сысольск. Скудные запасы продуктов подходили к концу. Часть их съела сама, часть раздала голодным детям, которых везде было полно.
После тесного, шумного вагона со спертым воздухом путешествие на речном пароходе показалось ей настоящей прогулкой. Пароход «Социализм», миновав Северную Двину, не спеша поднимался вверх по Вычегде.
Погода выдалась теплая. Целыми днями светило солнце. Берега Вычегды были покрыты свежей зеленью тронувшихся в рост трав. Весело курчавился прибрежный ивняк, проплывали березовые рощицы, осинники. Но больше всего по берегам росло густых темных ельников. Они сменялись сосновыми лесами на крутых песчаных возвышенностях.
Пока у одного из причалов пароход брал дрова, Домна наломала в овражке цветущей черемухи, и вдруг почувствовала, что она уже дома.
Все чаще стали встречаться коми деревушки с зеленеющими полями и огородами на прибрежных косогорах, с раскиданными избами, иногда с каменной или деревянной церквушкой на видном месте. Здесь было все так знакомо, дорого и близко сердцу. И воздух какой-то особенный, свежий и чистый, пропитанный лесными запахами.
На том же пароходе ехали Космортовы.
В Котласе на пристани Домна опять встретилась со своим прежним хозяином. Космортов едва взглянул на нее, даже не ответил на приветствие. Бросив хмурый взгляд на ее красную косынку, он отвернулся и зашагал прочь. На пароходе они снова столкнулись у куба с кипяченой водой. Космортов набрал в блестящий никелированный кофейник кипятку и поспешил удалиться в свою каюту. Иногда на палубу выходила его жена в компании с незнакомой Домне женщиной. Их обычно сопровождали два мальчика и девочка в матросских костюмчиках. Держались они отчужденно.
Пароход, гулко хлопая по воде плицами колес, прошел живописнейшее место Белый бор. Остался позади Нижний Чов, где на высоком лесистом берегу в свое время построил себе дачу усть-сысольский купец Кузьбожев. Наконец из-за поворота выглянуло устье реки Сысолы и затем стал вырисовываться Усть-Сысольск — весь в зелени садов и рощиц, с крутой высокой Соборной горой, с торчащей из-за деревянных крыш городских строений пожарной каланчой из красного кирпича.
Домна жадно всматривалась в знакомый облик наплывающего города. Город был все такой же, каким она его оставила и каким видели иногда во сне в Петрограде. Но было в нем и нечто новое. Она долго думала, что бы это могло быть, и вдруг поняла— флаги! Красные флаги развевались на остром шпиле каланчи, на других зданиях города и на мачте белого пассажирского парохода, стоявшего у пристани, и от этого старый Сыктывкар[14] казался помолодевшим.
Домне вспомнилось, как они с Проней и Мартыновым катались на лодке под крутой Соборной горой, как мать и сестра Аннушка провожали ее у пристани перед дальней дорогой. Вон с той горки они долго махали ей платками, пока не скрылись из виду. Она знала, что встречать ее никто не будет. Домна писала матери из Петрограда лишь о том, что собирается выезжать домой. Если даже письмо дошло, откуда им знать, каким пароходом она приедет?
14
Сыктывкар — старинное название города; в переводе с коми языка означает: «город на Сысоле».