Когда наступает рассвет

— Магазин опечатан!

— Кто дал такое распоряжение?

— Городской Совет!

— Какой там еще Совет? Марш отсюда! Не видишь, что ли, кто с тобой разговаривает? Председатель уездной управы.

Злобно разглядывая солдата, Латкин выждал мгновение и крикнул:

— Долго мне придется ждать?

— А зачем ждать? Вам сказано: магазин закрыт, и никого не велено пускать, даже самих хозяев. Команда такая дана, и я не имею права нарушать. Топай давай отсюда!

— Как ты смеешь так разговаривать со мною? За самовольство, знаешь, что тебя ожидает? — Латкин приподнял руку в замшевой перчатке и тут же опустил, как отрубил: — Тюрьма!

— Иди-ка ты, слышь, к Евгенье Марковне! — добродушно усмехнулся Вежев. — Вздумал кого пугать. Мы не такого страху натерпелись, и то не дрожали, чернильная твоя душа!

Вежев вынул кисет, оторвал кусок газетки, свернул самокрутку и так же неторопливо протянул кисет Андрею Долгому, стоявшему рядом.

— Скоты! Мерзавцы! — процедил сквозь зубы Латкин и шагнул вперед, намереваясь обойти солдат.

Однако Вежев, цепко схватив председателя управы за рукав пальто, остановил его:

— Ты что, не понимаешь, что говорят? Лавка опечатана. Совет опечатывает все частные торговые лавки в городе, конфискует хлеб, товары, затем передаст кооперации. Кончилась частная торговля. Будет торговать только кооперация…

— Вот что вы надумали! Среди бела дня разбоем заниматься. Чтоб глаза ваши бесстыжие лопнули! — волчицей метнулась к солдатам Суворова.

Вежев спокойно окинул взглядом купчиху и бросил с усмешкой:

— Зачем ругаться? А еще образованная…

Но разъяренная Суворова не унималась. Вежев поправил на голове папаху с кумачовой лентой наискось, сдвинул брови и сказал отчетливо, чтобы все слышали:

— Вы забыли совесть и стыд, народ грабите, спекулируете хлебом, на людской нужде наживаетесь!

Вот и шубка, что на тебе, милая, тоже людскими слезами умыта. Рассказать почему?.. Люди трудились, утопали в снегу, на белок охотились, а ты задом вертела, в том и вся твоя заслуга.

— Хам! Как ты смеешь оскорблять благородную даму! — вскипел Латкин.

— А что, разве неправду говорю? Спроси у народа! — показал на толпу Вежев. — Мы не грабить собираемся, а по справедливости хотим разделить между трудовым людом то, что он своим горбом нажил. Сейчас везде так делают.

— Это узурпаторство, разбой! Грабежом это называется, и за это судят! — пригрозил Латкин.

— Знаешь, что я тебе скажу, господин хороший! Мы были в управе твоей не раз, добром просили, а ты и разговаривать с нами не хотел.

— Я сегодня был у него в управе. — Проня Юркин вскочил на крыльцо и встал рядом с солдатами. — Думаете, помог он мне? Протянул керенку: на, говорит, тебе на табачок. А у нас ни крошки хлеба, ребятишки пухнут с голоду!..

— Все голодаем! — послышалось из толпы.

— Слышите, господин Латкин? — спросил Арсений Вежев. — Если управа не может помочь, мы сами наведем порядок в городе! Не дадим ребятишкам помереть с голоду. А ты нам не мешай, не путайся под ногами; добром говорим: уходи отсюда. А ежели по-солдатски сказать: кругом марш, и никаких гвоздей!

— Взять его! — приказал своей свите Латкин. — Поговорим с ним в управе.

Однако, кроме Харьюзова, никто с места не тронулся, хотя Суворова ободряла их выкриками:

— Хватайте их всех! Чего боитесь!

Вежев взял разошедшуюся купчиху за руку, отвел ее в сторону и предупредил:

— Ты, хозяюшка, не мути воду, а то, смотри, наши бабы вон как на тебя косо смотрят. Как бы худа не было.

Воспользовавшись тем, что старший из солдат отвлекся, Латкин взбежал на крыльцо, протянул руку к сургучной печати и с силой рванул ее. В толпе раз дался ропот, люди хлынули к крыльцу, но председатель управы осадил их резким окриком:

— Тихо! Приказываю немедленно разойтись! За незаконные действия будем судить каждого и тех, кто помогает смутьянам…

Латкин собирался еще что-то сказать, но подоспевший Вежев оттолкнул его плечом и обратился к народу:

— Товарищи! В Петрограде, Москве победила пролетарская революция, установилась Советская власть. Только у нас по-прежнему верховодит управа. Сами видите, управа защищает спекулянтов… Эй, кто там посильнее, подходи сюда! Отведемте в Совет самого Латкина!

Проня Юркин и еще несколько мужчин кинулись к Латкину, но тот оттолкнул их от себя.

— О, да он злющий, что медведь-шатун! — схватившись за раненую руку, воскликнул Андрей Долгий.

Проня попытался схватить Латкина сзади, но тот рванулся изо всех сил так, что даже шапка его слетела с головы и с треском отскочили пуговицы пальто.

Дружно навалившись, мужики наконец осилили Латкина, заставили спуститься вниз, окружили со всех сторон и вывели на дорогу.

— Шагом марш! Шевелись, не задерживай людей! — покрикивал Арсений Вежев.

Под одобрительные возгласы и смех толпы Латкина повели, подталкивая, когда он сопротивлялся, то коленом под зад, то кулаком в бок.

Проню догнала женщина в больших стоптанных валенках.

— Служивый, не серчай на старуху. Коли не обманывают глаза, вроде ты Проня?

— О, тетушка Наталья! — воскликнул удивленный матрос. Он никак не предполагал, что может встретиться с матерью Домны.

— В городе я теперь живу, у дьякона в прислугах, — говорила она, семеня рядом с матросом. — Вышла отряхнуть половички, смотрю, по улице народ бежит. Спрашиваю: куда спешите, люди добрые?

Хлебушек, говорят, будут раздавать из купеческих амбаров. Бросила я все и давай догонять других… А тебя, паренек, какими ветрами занесло? Не из Питера ли прикатил?

— Угадала, Наталья Ивановна, из Питера.

— Не видел ли мою Домнушку в Питере?

— Как же, встречались. Она низкий поклон просила вам передать.

— Расскажи, миленький, как она там живет. Здорова ли?

— Выглядит здоровой. В Питере теперь с харчами тоже не ахти как богато!

— А домой не ладится возвратиться?

— Весной собирается, с первыми пароходами.

— Скорее бы, совсем я по ней истосковалась.

— Приедет, — обнадежил старушку матрос. — Не горюй, Наталья Ивановна. Вся жизнь скоро к лучшему переменится, наступим гадам буржуям на хвосты, хлеб у них отберем.

Проня рассказал Наталье Ивановне, как они с Домной слушали Ленина в Петрограде в апрельские дни и как потом, взволнованные и радостные, бродили по набережной Невы, встречали утренние зори.

Прощай, Петроград!

Зима осталась позади. Домна по-прежнему жила у Ткачевых, работала на той же фабрике, бывала в рабочем клубе, недавно открывшемся у Нарвских ворот, учила новые песни.

Весна принесла много нового. На фабрике у них уже не было старых хозяев. Мастера заметно притихли. Новая рабоче-крестьянская власть издала декрет о передаче в руки народа фабрик, заводов, банков, железных дорог, всех богатств страны.

— Это наша революция, народная! — как-то раз, вернувшись из Смольного, сказал Домне Иван Петрович. — Теперь сами хозяева.

Все это наполняло сердце Домны настоящей большой радостью. И эти весенние дни ей казались необычно красивыми, светлыми, а жизнь дороже и желанней.

Теперь она смотрела как бы с высоты на жизнь и видела ее объемно и широко. Смотреть так научили ее Ткачев, фабричные друзья и весь революционный Петроград, к которому девушка из пармы успела прикипеть сердцем.

Но эта весна принесла Домне и неприятность. Не успела еще освободиться ото льда Нева, как закрылась фабрика, и девушка осталась без работы.

Найти работу в те дни было трудно. Почти везде закрывались фабрики и заводы. Не было ни топлива, ни сырья. У заводских ворот, на улицах, на вокзалах толкались люди, ищущие работу. Многие из рабочих начали покидать голодающий город, уезжали в деревню, к родственникам, где жизнь была полегче. В последнем письме сестра Анна просила Домну вернуться домой.

Домна получила письмо и от матери.