Когда наступает рассвет

Оберегая материнское сердце, она не стала писать о том, как трудно ей живется в Петрограде. Написала лишь, что живет на старом месте, получила от хозяев жалованье и на днях вышлет. Просила не беспокоиться за нее, беречь себя, особенно зимой. Расспрашивала про домашние дела, много ли яиц снесла за лето молодушка, как уродилась картошка.

Несколько раз приходилось Домне отрываться от письма. Только начала писать, как из гостиной раздался голос барыни:

— Домна, где ты пропадаешь? Сбегай в аптеку за лекарством! Побыстрее…

Вернувшись из аптеки, девушка взялась за неоконченное письмо. В дверях каморки появилась хозяйка.

— Ты опять спряталась? Иди в спальню матери. Она жалуется на живот. Сделай ей массаж, да поосторожнее… Ах какая ты, право, копуша! Быстрее же!..

И Домна, оставив письмо, побежала массировать дряблый живот старухи.

А потом разошелся Алексаша — орет на весь дом, не желает надевать чулки. И снова Софья Львовна послала горничную возиться с ним.

И хотя был воскресный день, для Домны он ничем не отличался от обычного.

«Не смогу я так долго жить, не по мне эта работа. Уйти куда-нибудь, что ли?» — в последнее время Домна все чаще задумывалась об этом.

С утра Космортов уехал с визитами в город. Его ждали к обеду.

— Домна, — позвала Софья Львовна усталым, страдальческим голосом, — пора накрывать на стол… Правда, у меня совершенно нет аппетита…

Вернулся Космортов. Он недавно закончил Петергофскую школу прапорщиков и щеголял в офицерской форме. Михаил Кондратьевич обычно пропадал в военном ведомстве, иногда, ссылаясь на служебные дела, по нескольку дней не бывал дома. Но это воскресенье обещал провести вместе с семьей.

— Мишель! Неужели ты серьезно решил стать военным? — спросила за столом Софья Львовна. — Разве нельзя обойтись без этого? У нас есть связи, знакомства. Наконец, можно попросить у великого князя, он, надеюсь, не забыл меня.

— Дорогая Софи! — поцеловав руку жене, сказал Космортов. — В этот грозный час, когда отечество в опасности, я не могу стоять в стороне. Священный долг каждого патриота — защищать престол. Во время войны архитектору делать нечего. В эти дни занимаются не созиданием, а разрушением. Как военный, я больше принесу пользы многострадальной России.

— Ах, ты вечно говоришь таким языком, точно перед тобой не я, твоя жена, а рота солдат! Ты все время твердишь: «Долг, долг!» Для меня непонятно, почему именно тебе надо становиться военным? Есть же другие. Наконец, тебя могут убить!.. Что будет со мной?

— Война есть война, всякое может случиться. Но пока же нет причин оплакивать меня. Буду находиться в Петрограде, при военном ведомстве! — успокаивал жену Космортов. Про себя же он подумал: «Сейчас я просто прапорщик. Но если и дальше все пойдет так же хорошо, можно надеяться и на полковничий чин. Полковник Космортов!» Он самодовольно взглянул в зеркало и потрогал пальцем красиво подстриженные усы.

— Ах, когда все это кончится! — вздохнула Софи.

— Войну мы будем вести до победного конца.

— Ах, довольно! Хватит, — закрывая руками уши, запротестовала Софья Львовна.

Когда хозяева пообедали, Домна осмелилась спросить у барыни:

— Мне надо сходить в город. Письмо домой отослать. Можно?

— Ах, милая, ты опять? — поморщилась хозяйка, хотя последние три недели Домна никуда не отлучалась. — Мишель! Как считаешь, можем разрешить ей прогуляться?

— Почему же нет, если ненадолго, — отозвался Михаил Кондратьевич. — Возвращайся до вечера, мы с женой сегодня едем в театр. Софи, ты, надеюсь, не забыла: в Александринке сегодня дают «Маскарад».

— Ах, право, Мишель, это так опасно, ведь придется так поздно возвращаться домой! Я просто боюсь: теперь всюду эти беспорядки. Горничная хлеба сегодня не смогла достать — булочная так и не открылась. А на Выборгской, рассказывают, в одной булочной все окна разнесли вдребезги.

— Ничего страшного. По городу курсируют конные городовые. Театры работают, как обычно. А всем крикунам министр Протопопов скоро заткнет глотки.

Домна быстро прибралась в комнатах и пошла переодеваться. Она спешила уйти, пока хозяева не передумали.

Но не только из-за письма Домна торопилась в город. В те редкие дни, когда удавалось вырваться из дому, Домна заходила к дворнику Кузьмичу. Он был единственным знакомым человеком в городе. Старый Кузьмич жалел Домну и часто, остановив во дворе пробегающую с покупками девушку, заинтересованно расспрашивал ее, что пишут из дому, не обижают ли хозяева, приглашал почаевничать.

Однажды Кузьмич сказал Домне:

— Приходи, дочка, к вечеру, если сможешь. С хорошим человеком тебя познакомлю.

Тогда и познакомилась девушка с Иваном Петровичем Ткачевым. Ткачев, приходившийся Кузьмичу родственником, изредка наведывался к одинокому старику.

Это был высокий, сухощавый человек с небольшой черной бородкой, обрамлявшей впалые щеки. На фронте он попал под газовую волну, пролежал несколько месяцев в госпитале, выписался белобилетником. Работал он на прядильно-ткацкой фабрике. Он и теперь кашлял, дышал тяжело и часто.

Потому и торопилась Домна к Кузьмичу, что знала, сегодня старик ожидает Ивана Петровича, а Домна давно задумала поговорить с Ткачевым.

Сегодня они встретились, как старые знакомые. Иван Петрович расспрашивал девушку о новостях из дому, о ее жизни в господском доме.

— Глаза бы мои не смотрели на этих бездельников! — рассказывала она Ивану Петровичу. — Никогда им не угодишь. Есть у них старая мать, выжившая из ума. Намедни чашкой в меня запустила — зачем, говорит, кофе холодный? Сама не пила сначала, остужала, чтобы не обжечься, а потом я же и виновата стала. И все они такие!..

— Зато ты сыта, — заметил рассудительный Кузьмич. — А это кое-что да значит по нынешним временам!

— Опостылело все. Иван Петрович, помогите на завод или на фабрику устроиться.

— Правильно решила, девушка, — подумав, сказал Ткачев. — Сам знаю, что значит ходить перед барами на цыпочках. Да только трудно устроиться. Заводы останавливаются. Сырья нет…

— И вашу фабрику закроют? — спросила удрученно Домна.

— Нашу пока не собираются. Хозяин наш изворотлив, как дьявол: получил заказ на солдатскую бязь. Работой мы обеспечены. А многие теперь без дела сидят. Все ищут работы. Боюсь обещать. Попробую спросить.

— Пожалуйста, Иван Петрович! Знакомых никого. Одна я тут, одинешенька!

— Ладно, — сказал Ткачев, поднимаясь. — Прислугой быть мало толку… Не желаешь ли прогуляться со мной на Петроградскую сторону?

С Ткачевым было не скучно. Разговор шел как-то сам собой. Ткачев чем-то напоминал Мартынова: такой же простой, общительный. Ему было о чем рассказать: потомственный рабочий, родившийся и выросший в большом городе, человек, побывавший на войне…

Сначала зашли на почту — Домна отправила письмо и деньги матери. Затем направились на Петроградскую сторону.

Город был шумный и пестрый. Со звоном пробегали по рельсам трамваи. На улицах полно народу, все куда-то спешат. И только немногие прогуливаются неторопливо: с собачками, с зонтиками.

Встречались солдаты и матросы. Некоторые неуклюже ковыляли на костылях, у других — руки на перевязи. И каждый раз при виде этих искалеченных людей у Домны сжималось сердце. Почему-то казалось, что вот так неожиданно она встретит и Проню Юркина. Он прислал ей письмо, в котором писал, что его определили на морскую службу матросом. Больше писем от него не было. Может быть, и он так же где-то ковыляет на костылях?

На Литейном мосту им повстречались конные городовые. Вооруженные всадники по двое в ряду проехали мимо и скрылись за углом. Ткачев проводил их недружелюбным взглядом и сказал негромко:

— Опять они… Как и тогда, в пятом…

— А что тогда было, Иван Петрович?

— Не слыхала? Тогда полили мостовые кровью питерских рабочих.

— Кровью?

— Все началось в январе, в такой же воскресный день. Рабочие шли к царю. Хотели рассказать ему, как голодают дети, что фабриканты и заводчики выжимают последние соки из людей. Шли с царскими портретами, несли хоругви, иконы… А ои-то, наш батюшка царь, приказал стрелять.