Российские этюды

Они надеялись, что телефон запомнит теплое дерево причала, солнечные блики на воде, шелест листьев и запах грибов. Или хотя бы напомнит о теплом солнечном дне, посреди бесконечных дождей начала осени.

Уставший от морозов 2014 года

В самолете

Январь. Самолет из Москвы улетал ночью. Где-то над Польшей заалел восток. День догонял, заливая окна ярким светом, от которого хотелось отвернуться, опустить шторки, закрыть глаза и ждать, когда бортпроводница принесет пиво. До Парижа – три с половиной часа, потом – еще восемь над океаном и канадской тундрой. Блокнот отложен, на планшете – карточный пасьянс. Две недели морозов, две недели попыток привести мысли в порядок, выполнить тщательно составленный план. Кому-то обещал позвонить, куда-то хотел поехать, что-то написать, что-то сделать. В голове сумбур, который никак не хочет раскладываться по полочкам, разбиваться на этюды, мысли или просто описания новых картинок.

Еще чувство, что улетаю из города, которого уже нет. Ведь я прилетал в город моей молодости, и знал, что остались только контуры моего города, голые схемы, наполненные другой жизнью, другой молодостью. Город стал жестче, локти в толпе острее, взгляды безразличнее, скорости выше, забот больше. Но появилась сытость, исчезли очереди, и катастрофично стало не хватать денег. Эта проблема для всех. И для беззубого бездомного, зашедшего погреться в вестибюль метро, и для господина с отсутствующим взглядом, проезжающего мимо тебя на большой черной машине.

Строчки на экране компьютера грустные, под стать настроению в морозы, когда каждая прогулка – подвиг. Позже хотел переписать, но передумал. Пусть эти воспоминания останутся такими, с легкой примесью ощущения ненужности в чудном городе.

Большой театр

В городе, которого нет, стоял Большой театр со строгим бело-розовым фасадом. В новом городе тоже есть Большой театр, но он песочно-желтый, а колонны ослепительные, похожие на деревянные столбы, покрашенные белой краской. Знаю, что так было задумано архитектором Кавосом двести лет назад, но в моем городе были другие краски.

Кузнецкий мост

Кузнецкий мост в новом городе пешеходный, но что-то ушло и отсюда. Впрочем, это нормально! Ведь не может Большой театр быть бело-розовым вечно. Так и тут. Хватит уже по-русски писать. Тем более в центре Москвы. Новые времена, все знают английский: «Costa Coffee», «Togas»… Неужели непонятно?

Так, никакой ностальгии и воспоминаний. Не было никаких показов мод, вздохов по девочкам из Дома моделей, никаких старых книжных магазинов – это ушло, в новом городе другие моды, другие девочки, другие книги.

Быстрый шаг, внимание только вперед, но глаза выхватывают «Домино странной книги». Ах, нет! Это «Дом иностранной книги». Это я помню и в исчезнувшем городе. Вот палатка с книжным развалом – это тоже кусочек старого, новому городу это не нужно, это не нужно даже тебе. «Сказки Пушкина», «Китайская каллиграфия», «Импрессионисты»… Пусть даже по десять рублей. Мимо идут равнодушные люди, никто не останавливается, ты тоже не останавливаешься. Все это есть у тебя на флэшке. Огромная библиотека греется в кармане. Тысячи книг, которые ты уже не успеешь прочитать, но ведь важна возможность.

Такую же флешку ты подарил дочке. Вместе с букридером. «О! – сказала она. – Это то, что мне надо!» Теперь она может одной рукой укачивать сына, а второй держать в руке электронную книжку и легким касанием пальца переворачивать страницы.

Напротив книжной палатки ювелирный салон «Pandora». Там чисто и тепло. Женщины в дорогих шубках поворачивают головы и смотрят на витрины. Ты смотришь на шубки, потом на женщин, потом на витрины. В новом городе надо смотреть не на книги, а на женщин. Или на экран телефона. Тогда ты становишься невидимым в толпе. Ты – свой.

Аптекарский огород

В исчезнувшем городе был Ботанический сад МГУ. Нет, не тот, что около ВДНХ-ВВЦ, а старый, маленький, около станции метро Проспект Мира. В мои школьные годы эта станция так и называлась: «Ботанический Сад». Теперь это название перекочевало к другой станции.

Загадка Ботанического сада жила еще во времена старого города, когда я смотрел на лампы, мелькающие в тоннеле метро, слушал грохот колес, вой двигателей и думал о саде, который был где-то наверху, где росли сладкие красные яблоки, душистые желтые груши и темные перезрелые липкие сливы, покрытые белым налетом. Мне очень хотелось выйти из вагона и найти это волшебное место.

Потом я забыл про этот сад. Станция стала называться ничего не значащими общими словами, с проспекта никаких яблонь и грушевых деревьев видно не было, и неразгаданная тайна все меньше беспокоила меня.

Ушел в историю старый город, превратились в тени люди, когда-то заполнявшие его улицы, пропали со стен слова про счастье народа, появились новые слова и новые краски. Город, пришедший на смену ушедшему, стал богатым, ярким, эклектичным и очень равнодушным. С улиц исчезла серость, от кричащего разноцветья кружилась голова, как будто ты бродишь по огромному магазину и тебя со всех сторон зовут посмотреть на ненужные тебе товары. Ты идешь в яркой толпе, думаешь, что серый цвет был не так уж плох, он не тянул на себя внимание, позволял спокойно смотреть на лица, а не разглядывать яркие наклейки и ужасающие в своей безвкусице вывески.

Я очутился около метро, где находился старый Ботанический сад. Спешащая толпа была не местная, никто не слышал о саде, все торопились тратить или зарабатывать деньги. Здания на проспекте стояли плотно, проходы были перекрыты заборами, казалось, что сад – это что-то запретное, куда нельзя ходить непосвященным в какую-то особую тайну.

Вход нашелся в Грохольском переулке. Я свернул на какую-то стройку, перелез через штабель досок, пробежался по мешкам с цементом, спрыгнул на скрипучий снег и оказался в саду.

В саду было тихо и грустно.

Огромные дома сжимали сад со всех сторон, отчего он казался очень маленьким и лишним. Крошечные аллейки петляли вокруг старых деревьев, кустов, столбиков с указателями и названиями, старомодных скамеек, заборчиков и теплиц. В саду я был один, но на дорожках отпечатались следы детских колясок, отчего я догадался, что есть вход, где не требуется ловкость и смелость.

Одиночество часто задает тебе вопрос: «А в правильном ли ты находишься месте?» Остальные люди работают и отдыхают явно не здесь, а большинство не может сильно ошибаться. Стоит ли терять время, разглядывая заснеженные еловые лапы, корявые ветви дуба, жалобно торчащие из снега тонкие прутики кустов. Огромные окна нового города снисходительно и насмешливо поглядывали на меня, намекая, что тут не место деловым и успешным, что надо уйти отсюда туда, где все понятно, где мужчины и женщины оценивающе смотрят друг на друга, где говорят об управлении денежными потоками и о нехватке свободного времени. В новом городе не принято бесцельно стоять посреди крошечного садика, смотреть на чужие богатые окна и думать о детстве в ушедшем городе, где стало на одну тайну меньше.

Джигиты

Ну углу Сретенки и Бульварного Кольца стояли два джигита. Неприкрытые головы, тонкие курточки. Джигитам было холодно и голодно. Я прислушался и узнал говор грузинских деревень, прилепленных к подножьям огромных гор, вершины которых терялись за облаками.

– Слушай, – обратился ко мне джигит повыше. – Метро где?

– Можно так, можно так, можно так, – я помахал руками в разные стороны. – Ребята, а вам куда надо?