Российские этюды

У Казанского собора много верующих. Они долго размашисто крестятся, а потом, отпихивая меня локтями, пробираются в переполненный храм. Внутри тепло, поет невидимый хор, горят свечи, атмосфера грустного праздника.

Казанский собор в Питере – это нечто уникальное. Он должен был напоминать собор Святого Петра в Риме с его знаменитой площадью. Почему православная церковь должна напоминать центр католицизма? Много загадок было в умах градостроителей.

Но получилось красиво! Мне нравится это собор. И я доволен, что Михаил Кутузов покоится в его стенах. Я, наконец-то, добрался до знаменитых северных ворот – это копия барельефов Жиберти «Врата рая», украшающих баптистерию кафедрального собора во Флоренции. Почему мне было важно найти эти ворота? Наверное потому, что во Флоренции я был больше озабочен поиском интернет-кафе и куртки из тонкой кожи, а «Врата Рая» промелькнули перед глазами быстро, оставив в памяти черный квадрат, который я решил заполнить позже.

Разочарование? Да, конечно! Какой русский человек не найдет повод, чтобы разочароваться в чем-либо. Мое разочарование, к счастью, было мимолетным. Не смог я подойти к северным воротам. И к колоннам не смог подойти из-за ограждения. Почему? А чтобы не писали там ничего! Даже Медного Всадника огородили забором. А то напишут около задницы медного коня «Ося и Киса были здесь», а ты потом гадай, что это значит?

На Дворцовой площади было пустынно и как-то малопразднично. Туристы проходили ее быстро, но успевали сфотографировать Александрийский столп на фоне башенных кранов. Я сделал грустный снимок без столпа, предвидя, что меня заругают за искажение величественности и полного отсутствия благоговения. Но я по-другому не умею.

Стрелка Васильевского острова. Уже это словосочетание заставляет сердце биться, а душе требуется глоток горячительного. Как будто и нет ничего интересного. Серая вода, бегущие на север низкие тучи, мокрый ветер, салатовая линия Зимнего, шпиль Петропавловки, красные носы у невест в белых платьях, веселые гости, незаметно наливающие жениху, медведь с огромными когтями и с замотанной мордой, морячок в черном бушлате, рядом с самодельной пушкой на колесах от сенокосилки. С медведем и морячком можно сфотографироваться. А можно отвернуться от бесконечной Невы, натянуть капюшон, чтобы стало тепло и уютно, смотреть на здание биржи, не обращая внимания на надоедливые капли дождя.

Я никогда не был за зданием биржи. И не знал, что там нет людей. Нет невест, нет туристов с фотоаппаратами, нет даже дорожных рабочих, которые, казалось, были везде. Там тихие улицы, которые называются линиями. Там университет, ботанический сад, там спокойно и прекрасно. Немного дальше дворец Александра Меншикова.

Как непрост был Александр! Готовый, не задумываясь, отдать жизнь за царя, он же был главным вором в государстве. Выйдя из ниоткуда, он стал незаменимым. Он окружал себя роскошью, как все, кого в детстве обижала судьба. И ему все прощали. Прощали потому, что он умел быть другом и умел работать.

В этом дворце до революции было кадетское училище, где учился Александр Суворов. Потом центральные залы закрыли, а на задворках разместилась военная академия тыла и транспорта. Я пишу это со слов женщины, которая сидела в дальнем зале дворца и была единственной, кто не шипел на меня, увидев фотоаппарат, и не удивлялся моего желания перешагивать через ленточки, чтобы, например, проверить качество матраса на кровати хозяина дворца. Она была чудесной, искренне хотела, чтобы любой, кто вошел в ее зал, узнал хоть малую толику того, что знала она.

Не буду описывать дворец подробно. Кому интересно – посмотрите в Гугле. Я только скажу, что после него можно было оканчивать прогулку.

Это для того, чтобы не расплескать то неуловимое, что связывает всех нас с далекими годами, когда синяя голландская плитка считалась верхом изысканности и ею украшались спальни.

Потом я подошел к каменным сфинксам. Копия одного из них с длинным затейливым хвостом стоит сейчас у меня на письменном столе. У первого реального сфинкса хвост был обломан. На хвост второго я смотреть не стал. Наверное, от отсутствия храбрости. А вдруг и он обломан? Тогда у меня на столе стоит нечто неправдоподобное.

И еще туда приезжали свадьбы. Женихи были немного помятые, а невесты неидеально красивые. Но все мы немного помятые и неидеально красивые. «Фотошоп исправит!» – говорят профи-фотографы. Это всегда звучит оптимистично.

Павловский дворец = Михайловский замок = Инженерный замок.

Александр Первый сбежал их этого мрачного дворца после убийства отца. А Павел сбежал из Зимнего, чтобы быть подальше от порядков своей матери – Екатерины Великой.

В Павловском дворце все странно, мало приспособлено для веселой мирной жизни. Огромные комнаты, огромные портреты царей, огромные окна, огромные лестницы. Там хочется прислониться к стенке и стоять в раздумьях. Когда я был молодой и глупый, то хотел написать смешной роман про реформы Павла и про его нелепые увлечения. Потом понял, что это был глубокий и несчастный человек. С большими странностями, но хотевший многое изменить к лучшему в своей стране.

Однако не получилось. И стоит его дворец-замок, где по ночам гуляет тень убитого Великого магистра Мальтийского ордена со свечой в руке.

А потом настал бесконечный питерский вечер. Для меня немного грустный и волнующий.

В этот вечер с перрона московского вокзала уходил поезд в город моего детства.

Город детства

Я не буду называть этот город. Кто знает меня, тот догадается о каком городе между Москвой и Питером идет речь. Это важно только для меня. А так, это город похож на тысячи других, где нет больших денег. Где было все поделено между 12-ю группировками, которым не было дела до благоустройства.

А сейчас… нет финансирования?.. желания? Или просто некому?

Кому повезло, тот работает от зари до зари. Кому повезло меньше, тот работает за сотни километров от дома. А кто-то сидит дома и смотрит в окно. Как писал Олег Поплаухин – работа есть всегда, но не за всякую платят.

Ладно, я по порядку.

Ночной перрон

Родственники меня не встречали.

Они всегда были небогаты, и автомобиль считался даже не роскошью, а рассматривался где-то на уровне личного самолета или паровоза.

Вот мотоцикл с коляской, помнивший живыми всех большевиков, – это было нормально.

Об этом без страха можно было мечтать, сидя на скамейке в полисаднике.

Я приехал в два ночи. Стоя в тамбуре, я представлял, как романтично покачу свой суперлегкий чемоданчик по ночному перрону. Светит половинка луны, в морозном небе мерцают звезды, качаются фонари, на перроне трещины, на которых стучат колесики.

Поезд остановился, проводница открыла дверь, посмотрела на мои начищенные сапоги, что-то дернула, это что-то лязгнуло, и я пошел вперед и вниз. Вскоре показалась земля, пахнущая креозотом и человеческим теплом.

– Не туда! – крикнула мне проводница, когда я побрел в сторону Питера. – Ты давай вперед, там лесенка и люди.

У забора лежало темное и страшное. Я присмотрелся, понял, что кучей тряпок и битых бутылок меня не испугаешь, и пошел вперед.