Российские этюды

Я с болью смотрю на разрушение истории, на хамство, на непрофессионализм, на вандализм, на человеческую глупость и злобу. И не важно, в какой точке земного шара это происходит.

Одну и ту же, очень невинную фотографию можно интерпретировать по-разному.

– Ах, какой милый дворик!

– Неужели ты не нашел чего-то более значительного в таком замечательном городе?!

– А почему ты мусор фотошопом не убрал?

И так далее…

Сразу скажу, что почти все мои фотографии грустные. Такие мне фотоаппараты попадаются. По-другому они снимать не хотят! Если надо «взвейся-развейся», то это не ко мне. Я так не умею.

Жизнь в загородном доме

Обязательно нужен забор. Иначе тебя не поймут. Все проблемы с подводкой газа, дороги, электричества, воды из скважины – это твои проблемы. Они решаются с помощью чиновников, денег и бригад из дружественных стран.

Я понял, что свое в загородных домах уже отпахал. Проблемой врезки в магистральный газопровод мне заниматься больше не хочется. А ведь были времена, когда я сам делал канализацию и получал от этого огромное удовольствие. Также и с машинами. Я больше не хочу лежать на спине под машиной и менять масляный насос. У меня осталось мало времени, и я не хочу его тратить на борьбу с одуванчиками, на выращивание клубники и на выяснение с соседями судьбы пяти квадратных метров непонятно чьей земли.

Мне очень хочется выкроить неделю или две, чтобы переписать некоторые свои повести и рассказы. И написать новые. И еще подумать о науке. И еще много о чем. Но когда я об этом мечтаю, то вижу себя не в загородном доме, а под тентом на берегу большего озера, в шезлонге, с ноутбуком на коленях. Я закутался в плед, слушаю шум прибоя и думаю о судьбе своих незадачливых героев.

Или сижу около окна за деревянным столом в маленькой хижине. Окно выходит на полянку, куда днем из леса приходят олени. Вечером я зажигаю керосиновую лампу, смотрю, как луна поднимается над вершинами высоких елей, прислушиваюсь, как потрескивают в печке дрова. Пахнет свежезаваренным крепким чаем, на столе в соломенной корзинке лежат сушки с маком и куски сахара.

И никаких заборов, газовых труб, ремонта системы отопления и установки водопроводных фильтров.

Московские переулки

Еще можно побродить по старым переулкам, еще можно найти места, где отдыхает глаз и душа. Даже в центре, где построили немыслимо дорогие дома, которые попытались вписать в старый бестолковый, но такой милый московский стиль.

В Москве нет питерской строгости, Москва – город непростой, путаный, но любая попытка добавить новую путаность и архитектурный разнобой приводит к убийству московского уюта. Вдруг оказывается, что разнокалиберные и разностильные дома образовали нечто такое, что согревало сердце. И дорогой полупластиковый новострой все порушил. Сверкающие зеркальные стекла не смотрятся рядом с пыльными окнами соседних зданий.

Но кого это волнует? И кто это разрешил?

Почему не стали строить там, где километрами тянутся бетонные заборы, ограждающие полуразруху и кучи мусора. Как надо не любить старую Москву, чтобы втиснуть там блестящие уродства, навесить рекламу красивой жизни, забить все машинами и расставить сердитых охранников, намекающих, что время случайных блужданий и глазений в Москве окончилось.

В Москве наступило другое время. Время больших денег, деловых мужчин и дорогих женщин.

И еще это время – время больших проблем. Они постоянно вползают в город, вползают со всех сторон, заполняют улицы и квартиры, вселяя в жителей города страх и беспокойство. Но об этом я писать не буду. Эти проблемы сейчас во многих городах. Я лучше буду писать про любовь и нестерпимо красивое небо перед грозой.

Из Петербурга в Москву, осень 2012

Пожалуйста, когда будете читать, то помните, что я люблю все города, которые буду описывать.

Питер

Я часто слышал о людях, которые могут идти по улицам Питера и рассказывать историю каждого здания. Я представил себя в компании с таким экскурсоводом: «Посмотрите налево, это дворец Белосельских-Белозерских – изящное розовое здание работы Штакеншнайдера. А теперь быстренько смотрим направо…»

Я представил, и мне стало нехорошо.

Это терпимо, если экскурсовод – любимая женщина. Тогда ее можно взять за руку и сказать загадочно-романтичное: «А я все равно тебя люблю!» А потом долго оправдываться за «все равно», благополучно пропустив и дом графа Михаила Толстого, и «чижика-пыжика», которого, наконец, прилепили так, что украсть его можно только со всей Фонтанкой.

Я самый неблагодарный слушатель для тех, кто порывается поразить меня эрудицией.

Во-первых, я быстро устаю от любой болтовни. Особенно, если постоянно нужно кивать и хвалить собеседника.

Во-вторых, я сам люблю рассказать какую-нибудь неприличную историю, и мне не нравится, когда паузы, оставленные для моих реплик, слишком коротки.

В-третьих, я не верю сказанному. В последнее время я перестал верить и написанному, но об этом потом. Моя первая жена говорила, что до свадьбы я всегда говорил уверенно и знал все обо всем. После свадьбы я стал осторожнее, и хоть продолжал говорить уверенно, но стал добавлять, что возможны и другие варианты.

Намекнуть эрудиту на возможность существования других вариантов, это тоже самое, что усомниться и покуситься на святое, на что тебе, простому смертному, и смотреть-то не положено!

И еще. Мне трудно представить себе людей, которым одинаково интересно, что происходило 11 марта 1801 года в Павловском замке и как выдавали пропуска гостям Анны Ахматовой, которая жила на территории секретного института и у нее был пропуск с указанием должности «Жилец». Если тебя сегодня интересует Павел Первый, то надо временно оставить Анну Ахматову в покое.

И время…

Я сделал открытие, что зимой по утрам в этом таинственном городе время идет очень быстро. День вообще пролетает незаметно, а потом начинается бесконечный вечер.

Выпил ты утром кофе, посмотрел сквозь окно на низкие ноябрьские облака, прислушался к шуму большого города и глянул на часы. Лучше бы ты этого не делал! Куда исчезает время, когда его и так мало? Ты достаешь карту Питера и ладонью прикрываешь места, куда уже не попадешь. Ладоней не хватает. Ты выходишь на улицу и идешь так, как летят перелетные птицы. Где-то внутри у тебя компас и твердое убеждение, что сегодня попадешь туда, где тебе станет тепло и хорошо.

Но это будет потом. А пока ты идешь по стылым тротуарам, трогаешь холодные черные решетки и смотришь на неброские краски домов над Мойкой, над Фонтанкой, над каналом Грибоедова…

На канале Грибоедова заходишь в казенный дом, чтобы распечатать электронный билет на поезд, который унесет тебя из этого холодного чуда. Номера билета у тебя с собой нет, ты наивно суешь в справочное окошко паспорт, чтобы тебя нашли в компьютере и сказали номер. С таким же успехом ты мог сунуть в окошко бутерброд с колбасой. Компьютер РЖД надежно хранит свои тайны.

Неотвратимо приближается время обеда. Находишь пирожковую кофейню и по ценам понимаешь, что случайно попал в очень значительное место. У окна свободно. Ты сидишь, ждешь официантку и смотришь на Казанский собор. Полное чувство нереальности, которое усиливается, когда приносят пирожки и кофе, пролив его из бокала на блюдце с красивой салфеткой. Потом к тебе подходят две красивые девушки и просят выйти вон. Оказывается, ты заслонял собой ракурс, а им надо было взять друг у друга интервью. Ты думаешь, что неплохо бы и у тебя взять интервью под рюмочку коньяка, но ты чужой на этом празднике молодой жизни. Пока тебе надо стоять грустным столбом у стенки и ждать, когда девушки нащебечутся за столом, где остывает твой кофе.