Неутомимые следопыты

Едва Людмила приблизилась к баррикаде, она требовательным знаком показала своему попутчику, чтобы тот передал ей знамя. И когда оно оказалось у нее в руках, развернула его, и алый кумач затрепетал на ветру, сплетаясь легкими складками.

Бородатый помог девушке взобраться наверх. Она поднималась, не выпуская из рук знамени. Из переулка показались двое рабочих. Они тащили тяжелый ящик. «А вот и оружие принесли!..» — с восторгом воскликнул Гриша Рубакин, засовывая свой револьвер за пояс и сбегая навстречу незнакомцам.

В одно мгновение ящик был опустошен. Захар Тихонович даже глазом моргнуть не успел. А Гриша уже был возле него. Он деловито вставлял в винтовку снизу обойму, а остальные обоймы прятал в карман. Коростелев даже позавидовал такой ловкости. Самому-то ему винтовки не досталось. Впрочем, он тут же успокоил себя тем, что револьвером, который был куда легче винтовки, стрелять удобнее и надежнее.

Людмила уже водружала на верху баррикады красный флаг. Ей помогали рабочие и с Прохоровской мануфактуры, и с красильной фабрики, были рабочие и с нашей — мебельной Шмита… Коростелев было рванулся им на подмогу, но тотчас же твердая рука опустилась ему на плечо. «Куда?! — остановил его Рубакин, и никогда прежде Захар Коростелев не слышал такого страшного голоса у своего шутника-товарища. — Сиди на месте. Без твоей помощи обойдутся…»

Опять настала тишина, настороженная, зловещая… Защитники баррикады замерли. Овражная улица враз опустела. Некоторые рабочие начали было сомневаться в словах мальчишки. Нашлись даже такие, кто всерьез заявил, что «пацаненок-то, видно, обманул…» И в этот момент со стороны Пресненской заставы послышались гулко разносящиеся по улице шаги. Шло множество людей, и топот сливался в один неумолчный гул.

Сердце у Захара Тихоновича забилось сильнее и чаще. Ему казалось, что этот стук раздается у него в мозгу, заполняет все его тело. И вдруг он увидел, что Людмила очутилась рядом с ним. Она улыбалась, хотя лицо ее было бледно. Видимо, этой улыбкой она старалась вселить в сердца защитников баррикады бодрость духа и храбрость. В правой руке у нее был зажат револьвер, и кулачок побелел от напряжения. Она успокаивала рабочих, предупреждала их, что необходимо беречь патроны.

А зловещая поступь тех, кто двигался к баррикаде, становилась все отчетливее, все мощнее. И вот показался полковник на белом коне. Увидев баррикаду, поставленную поперек улицы, он поднял руку в белой перчатке, подав знак солдатам, чтобы те остановились, а сам, напрягаясь так, что надулись жилы на шее, обратился к рабочим. Он советовал защитникам баррикады немедленно разойтись по домам. Солдаты-де сами разберут ящики и бочки. В противном случае он ни за что ответственности не будет нести.

Какой-то молодой рабочий из тех, кто помогал Людмиле водружать знамя на верхушке баррикады, встретил его слова свистом. «Катился бы ты сам отсюда колбасой!..» — прозвучал его голос. Парня поддержали остальные защитники баррикады. Раздались насмешливые голоса: «Иди сюда, поближе, ваше благородие!.. Что же ты сюда не подымаешься?.. Поговорим тет-а-тет!..»

Но полковник уже подал знак солдатам. Они рассыпались перед сооружением, залегли за тумбы, попрятались за углы домов. Полковник отъехал за угол дома и оттуда скомандовал солдатам, чтобы те открывали стрельбу.

Грохнул залп, не причинивший, однако, защитникам баррикады серьезного урона. Только от нескольких ящиков полетели щепки. Эта стрельба была встречена с баррикады дружным хохотом.

Между тем солдаты короткими перебежками приближались к защитному сооружению. «Внимание!..» — послышался взволнованный голос Людмилы, и Захар Тихонович весь подобрался в упругий, мускулистый комок. Он почувствовал, нет, не услышал, а именно ощутил каждой клеточкой своего тела, что все на баррикаде затаились и умолкли.

Люди в солдатских шинелях между тем залегли, пользуясь каждым сугробом, каждой снежной яминкой, и снова открыли огонь. Полковник, укрывшись за выступом стены, подавал команды.

Опять полетели щепки от ящиков, бочек и телеграфных столбов. Но теперь защитникам Овражной улицы было уже не до смеха; шальные пули попадали не только в дерево, в железо и в булыжные камни, но и в людей. С баррикады солдатам отвечали редкие выстрелы — рабочие берегли патроны.

С баррикады было хорошо видно, как солдаты перебегают с одного места на другое, от подворотни к подъездам. Они снова открыли ураганный огонь, и Захар Тихонович увидел, что лежавший рядом с ним Гриша Рубакин схватился за голову, страшно застонав. Людмила метнулась к нему, не страшась выстрелов, подхватила на руки…

Коростелев был ближе всех. Он тотчас же кинулся к ней на помощь. Он еще не верил, что с Гришей может стрястись беда. Очутившись рядом, он принялся тормошить его. Но голова Рубакина с начинающими уже стекленеть глазами моталась из стороны в сторону…

И тогда Захар увидел, как Людмила порывисто схватила Гришину винтовку и стала посылать пулю за пулей в приближающиеся к баррикаде солдатские шинели.

И тут уж я не выдержал и закричал во все горло:

— Женя! Так это ее тогда, в детстве, видел Леонид Алексеевич!.. Помнишь, он нам рассказывал…

— Конечно, помню, Серега! — взволнованно откликнулся Женька. — Это была она, Ольга!..

Фотография на стене

Уж не знаю сейчас, откуда пронесся слух, что Ваську Русакова, Кольку Поскакалова и Петьку Чурбакова задержала милиция: они вроде ограбили магазин, то ли продовольственный, то ли промтоварный. Но как бы там ни было, а я эту новость воспринял с радостью. Ведь теперь нам в наших поисках никто не сможет помешать.

На следующее утро я проснулся в великолепном настроении. Хотелось петь, кувыркаться и вообще делать разные глупости. С особенным аппетитом в то утро я позавтракал, с жадностью выпил стакан чая и поспешил в школу.

По-особенному ярким казалось мне мартовское солнышко. Оно напомнило мне, что приближаются весенние каникулы, а с ними и Неделя детской книги. В эти дни у нас всегда проводится какая-нибудь викторина, и тот, кому повезет, кто ответит на большинство вопросов, получит в награду какой-нибудь хороший приз, чаще всего интересную книгу.

На большой перемене Женька отозвал меня и Лешку в сторону и сказал, что сегодня нам непременно всей троицей, как только приготовим домашние задания, необходимо отправиться на Овражную и обойти оставшиеся дома.

— Давайте соберемся у Лешки, — предложил я. — От него до троллейбусной остановки идти ближе.

Женька кивнул, соглашаясь.

Мама дома уже дожидалась меня с обедом.

— Мой руки и за стол.

Я чмокнул мою драгоценную мамочку в щеку и побежал в ванную.

После обеда я сел за домашние задания. Их было совсем немного. Я решил приготовить их поскорее и пойти к Лешке. Но как назло, все правила вдруг вылетели у меня из головы, хоть плачь. Так всегда у меня бывает, если куда-нибудь торопишься. В конце концов я отложил приготовление уроков на вечер и побежал к телефону. Торопливо набрал Женькин номер и с трепетом стал дожидаться, когда мне ответят.

Трубку снял сам Женька.

— Я уже все выучил, Жень, — произнес я фальшивым голосом, потому что это была неправда.

— Как же это так? — послышался удивленный голос Вострецова. — Не может быть. Ведь всего только полчаса прошло…

— Долго ли умеючи!

— Ну, тогда подожди немного… Я сам тебе позвоню.

Делать было решительно нечего. Я слонялся по квартире, не ведая, чем бы мне заняться. Пришел на кухню, где мама мыла посуду, взялся ей помогать, в то же время прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Но он молчал. Наконец он затрещал, и я вышел из кухни.

Звонил Лешка Веревкин. Он сказал, что ждет нас с нетерпением.

— Я сейчас… прибегу! — воскликнул я и бросился надевать пальто, даже не вытирая рук.