Страница 11 из 106
Но легко сказать «поговорить с ним». Он ни секунды не стоял на месте. Да и вообще никого не слушал — ни старших, ни младших по званию. Малейшее возражение приводило его в ярость. И все же другого выхода у меня не было.
Сделав глубокий вдох, я рванулся вперед.
В моем распоряжении осталось совсем мало времени: уже двинулась к парому, отчаянно лязгая гусеницами, ближайшая «тридцатьчетверка».
Судя по всему, у майора все было рассчитано до секунды. Я сердито подумал: если бы это было возможно, он бы разгрузку и погрузку производил одновременно!
Догнал я его лишь у штабеля бревен.
— Товарищ майор! Можно вас на минутку!
Он повернул ко мне голову и возмущенно проговорил:
— Я же сказал вам «нет»! Вам что, этого недостаточно?
От неожиданности я оторопел: когда он мне сказал «нет»?
— Товарищ майор! — заикаясь от волнения, продолжал я. — Вы меня приняли за кого-то другого. Вы мне ничего такого не говорили!
— Отвяжитесь, лейтенант! — резко повысил голос комендант. — Или я прикажу удалить вас с переправы!
Неужели он до сих пор не узнал меня? Что делать? До разгрузки остались считанные минуты.
— Товарищ майор! — я едва не задохнулся от собственного крика. — Я же командир санитарного взвода!
Я увидел испуганные лица Орла, Дураченко и других санитаров…
Но комендант даже не обернулся на мой выкрик. Он быстро взбежал на причал, к которому вот-вот должен был пристать паром с ранеными.
Я решительно последовал за ним.
Вдруг он остановил на мне взгляд и сказал:
— Лейтенант, давайте быстрей выгружать раненых.
Произнес так, как будто между нами ничего не произошло. И глаза его выражали лишь озабоченность делами.
Я только собрался сказать, что десяти минут мало, как он окликнул командира парома и приказал ему немедленно готовиться в обратный путь.
Проходя мимо меня, он устало сообщил:
— Я уже третьи сутки не сплю. Голова как чужая…
Я заскользил за ним по неровным и мокрым бревнам причала.
Он спрыгнул на землю и зашагал к «тридцатьчетверке», которая, нетерпеливо урча, застыла на спуске.
Теперь я не отставал от него ни на шаг. Он молча выслушал меня, но ответил категорическим отказом:
— Нет, нет, больше десяти минут дать не могу. Мне до рассвета надо переправить еще один танковый батальон. Это двадцать один танк. Не считая прочих машин и стрелкового подразделения…
— Товарищ майор! — взмолился я. — Но ведь это раненые! От одного неосторожного и торопливого движения может погибнуть человек!
— Ничем помочь не могу.
— Неужели вы не понимаете, — с отчаянием воскликнул я, — что так можно убить всех тяжелораненых?
— Ну хорошо, — неожиданно согласился комендант. — Пятнадцать минут. Ни одной секунды задержки!
— Слушаюсь!
Пока я вместе с санитарами бежал к приставшему парому, исчезла короткая радость, вызванная уступкой коменданта. Я понимал, что пятнадцати минут так же мало, как и десяти. И в мозгу сверлила единственная мысль: только бы уложиться, только бы уложиться…
Нога Козулина на всем ходу угодила в узкую расщелину между бревнами причала, и, если бы не Орел, по чистой случайности находившийся рядом и успевший подхватить носилки, произошло бы большое несчастье — бойцу, тяжело раненому в голову и спину, ни за что бы не перенести нового ушиба.
Не помня себя от ярости, я подскочил к бывшему сапожнику и схватил его за ворот:
— Вы что, ослепли? Не видите, что под ногами делается? Чуть человека не убили!
— Отпустите!
Он вырывался и толкал меня головой. Я опомнился и отпустил его. Орел и Дураченко осторожно понесли носилки дальше, а Козулин остался вытаскивать ногу из своей деревянной западни.
Мы никак не управлялись в срок, установленный комендантом. Кончались последние, минуты, а раненых на пароме было еще восемь человек. Хорошо, что мотострелки помогли сойти легкораненым и тем, кто мог передвигаться с посторонней помощью. А то бы совсем зашились. Но и восемь тяжелораненых тоже немало. Каждого следует осмотреть, опросить, аккуратно положить на носилки и осторожно перенести на берег. А идти надо по мокрому настилу понтона, по неровным и скользким бревнам причала — можно сломать голову и себе, и раненому. Хотя я и набросился на Козулина, но в душе сознавал, что такое могло случиться с любым из нас.
Вернулись за очередным раненым Панько и Бут.
— Берите сперва его! — я склонился над лейтенантом с перебитыми ногами. Он находился в тяжелейшем состоянии.
— Осторожней! — предупредил я санитаров.
И оттого, что я крикнул им под руку, они вконец растерялись и не знали, как подступиться к раненому. Лишь топтались на месте и не решались дотронуться до него. Я крепко выругался и стал им помогать.
— Ну берите же! Бут — за туловище! Панько — за ноги! Раз, два — взяли!
Подняли, положили на носилки.
— Скорее! — напутствовал я однокашников. — Только не уроните!..
А по причалу навстречу Буту и Панько бежали с уже развернутыми носилками Орел и Дураченко. И в стороне скользил по бревнам, сильно прихрамывая, Козулин.
— Скоро, лейтенант, освободите паром? — долетел до меня с берега резкий голос коменданта.
— Товарищ майор, вы же видите…
— Даю вам три минуты! — жестко донеслось из темноты.
Три минуты… На каждого раненого выходит меньше, чем полминуты. Но что можно сделать за двадцать пять секунд?
— А теперь кого? — спросил, вытирая пот с лица, Орел.
— Вот его! — сказал я, придерживая за спину раненого, который очень тяжело дышал и сплевывал кровью. Это был старшина с тремя пулевыми ранениями в грудь. От обильной потери крови он то и дело терял сознание. Когда приходил в себя, вспоминал о каком-то Коле, оставшемся в овраге за немецкими окопами.
Санитары осторожно подняли его и опустили на носилки.
— Положите под голову вещмешок! — крикнул я им.
— Товарищ лейтенант!
Кто это? А, Козулин!
— А мне что делать?
— Помогите Панько и Буту!
Припадая на ушибленную ногу, Козулин побежал по причалу. Его опять понесло к расщелине. Не хватало, чтобы он во второй раз угодил между бревнами.
Но нет, проскочил мимо.
Осталась минута.
Я опустился на колени рядом с тяжелораненым сержантом. Он наступил на мину, и ему оторвало левую ногу. Туго затянутый жгут прекратил кровотечение, но, несмотря на это, бойцу становилось все хуже и хуже.
Если бы еще одни носилки!
Но вот показались Панько и Бут. Позади бежал Козулин.
Я с тоской подумал: будь у нас еще одни носилки, я бы на разгрузку бросил дополнительно Саенкова и Задонского — людей сильных и расторопных. А то один из них сейчас записывал раненых, а другой дневалил в пустой землянке. С писарскими обязанностями справился бы и Козулин. А без дневального в такой острый момент можно было бы вообще обойтись! Я встретил Панько и Бута упреком:
— Где вас черт носит?
Они молча выбросили вперед носилки. Ни слова в свое оправдание.
— Берите под мышки!
— Ну что, еще не выгрузили?
Я вздрогнул и весь сжался, хотя этого окрика со страхом ожидал с секунды на секунду. Что я мог ответить?
По причалу нервно застучали сапоги, и я этот стук расслышал, несмотря на нетерпеливое урчание танкового двигателя и непрекращавшуюся стрельбу на том берегу.
— Да быстрее, черт побери! — снова набросился я на санитаров.
Они с трудом оторвали от настила тяжелые носилки и заторопились к причалу.
Комендант прыгнул на паром.
— А вы чего стоите? Боитесь ручки натрудить? — заорал он на нас с Козулиным.
— Товарищ майор, что мы можем сделать, если у нас всего двое носилок?
— Что? На себе таскать!
В этот момент я увидел мчавшихся к парому Орла и Дураченко. А за ними из предутреннего тумана неожиданно вынырнули Саенков и Задонский. И тоже с носилками. Где они их взяли? Ах, да, наверно, сменили Бута и Панько…
Кого на носилках, кого на руках, мы за две минуты перенесли оставшихся раненых на берег и все, как один, переключились на погрузку их в машины.