Темный час рассвета

— Значит, в магазин ходил? — спросил незнакомец, постукивая татуированными пальцами по краю стола.

— Да! А что? Вы так и не представились, хотя имеете вид вполне интеллигентного человека, — проговорил я спокойно, но чувствовал, как внутри меня нарастает волна бешества.

— Представляются покойники. А еще ученый! А кто тут из нас будущий покойник ты и сам должен догадаться.

Губы его презрительно искривились. Он повернулся, чтобы сплюнуть на пол, но удержался.

Я промолчал. Наташа посмотрела на меня. В глазах ее была тревога. И даже страх. Да, я должен был действовать. Но для начала хотелось бы знать, с кем же я всё-таки имею дело. Тут опрометчивость может обернуться боком. Какое место он занимает в табели о рангах уголовного мира?

Но хватит мяться! Я решительно шагнул вперед. Ногой выдвинул табуретку из-под стола, сел, скрестив руки на груди, и посмотрел, как мне показалось, угрожающе ему в глаза. Он не отвел взгляда, только опять криво улыбнулся. Ни один мускул не дрогнул на его похабной роже.

— Так всё-таки, с кем я имею дело? Мне тогда легче будет вести беседу, если я буду знать, кто передо мной.

— Привет тебе! Сам знаешь от кого! Должок требуют вернуть! Или ты запамятовал? То мне не долго освежить твою память.

Черт! Оказавшись на свободе, я совершенно обо всем забыл. Да тут еще и Наташа.

— Конечно! Конечно! Черт бы меня побрал! — бормотал я. — Как же так? Вылетело из головы.

Я поспешно подскочил. Выдернул из куртки портмоне, где лежали банковская карточка и наличка.

— Вот! Вы уж там объясните, что как-то в общем выскочило из башки. Виноват, конечно!

Я протянул две пятисотки. Он не шелохнулся. Опять презрительно посмотрел на деньги и поморщился. Как будто я ему делал непристойное предложение. Да! Что-то два корабля никак не могут разойтись в море.

— Что-то не так? — спросил я. — Я тариф знаю. Тут еще и премиальные. Что же не так-то?

— Слабо! — просипел он. — Тариф он, видите, знает. А то, что я трачу свое драгоценное время?

— А! — протянул я. — Это конечно! Это само собой! Наверно, еще и на такси потратились.

Я опять полез за деньгами, но тут же остановил себя. С людьми этого рода таких вещей себе нельзя позволять. Проявишь слабость, он будет сосать тебя бесконечно. Это же закон зоны, где в цене только сила. А слабых гнобят и прессуют. Пройдет немного времени, он заявится опять и снова потребует денег. И опять, и опять, и опять… Нет! Надо отрезать сразу и бесповоротно. И он должен почувствовать, что его не боятся.

Я наклонился над столом. Какое-то время разглядывал скатерть, а потом поднял глаза.

— А знаешь, кому я обязан своим освобождением? Тебе разве об этом не сказали? Скорей всего, не сказали.

Мужичок поднял глаза. Никакой растерянности я не заметил. Сказывал тюремная закалка.

— Слышал про полковника? Погремуха ему Пинкертон. Мы одноклассники и давние друзья. Вот он-то меня и вытащил.

Мужичок молча поднялся и пошел к дверям. Ноги он не отрывал от пола, скользя подошвами.

Ушел он по-джентельменски молча и не прощаясь. Я запер за ним дверь, разгрузил содержимое пакета в холодильник.

— И что это было? — спросила Наташа. — Я ничего не поняла. За что и кому ты должен?

— Долг позабыл вернуть. Тюремный. А там с этим строго. Не выплатившие долг могут рассчитаться жизнью.

— А! я слышала про такое. Какой же ты забывчивый! Разве об этом можно забывать?

— Теперь всё позади. Наташа! А как же с романтическим ужином? Я так надеялся. Ты меня не должна разочаровывать.

— Который скоро станет романтическим завтраком, — проговорила она. — Ты на время глядишь?

— А как же первая брачная ночь? Неужели мы пропустим самый волнующий момент? Разве ты простишь себе это? До скончания века будешь раскаиваться. И даже рвать волосы.

Я молитвенно сложил руки. И решил уже опуститься на колени. Если уж рыцарствовать, то до конца.

— Лучше помоги мне, чем зря болтать! — строго сказала Наташа, отмахнувшись от меня.

Никогда не думал, что от шампанского можно захмелеть. Я-то был уверен, что это детский напиток. Это было такое легкое и радостное опьянение. Водка бьет сразу и наверняка. Выпьешь стакан и знаешь, что ты уже перешел в другое состояние. За окном уже начинало светать, когда мы бросились в объятия друг к другу. Я подхватил Наташу и понес на диван. Она обхватила меня за шею и безвольно уронила голову.

Что это такое было? Какой-то ураган! Совершенно счастливый и обессиленный я упал в глубокий сон и не знаю, сколько проспал. Когда я проснулся, было уже светло. Наташа лежала возле стенки на животе, я осторожно потянул простынь вниз, наклонился и стал, чуть касаясь губами, целовать ее спину, спускаясь всё ниже и чувствуя какой-то прилив нежности к этому телу. Как она была прекрасна! Как можно не любить это тело?

Наташа застонала и повернулась на спину. Я благодарил Создателя, сотворившего это тело. Какая гладкая кожа! А эти линии тела! Запах волос! Она совершенство! Она ангел!

— Рома! Что ты делаешь? — пробормотала она, чуть приоткрыв глаза и как-то беспомощно улыбаясь. — Ну, как тебе не стыдно? Тем более ты обнаженный. А это меня смущает.

— Мне кажется, что я люблю тебя. Словно мы сто лет были знакомы. Не знаю, как сказать…

— Хорошо! Хорошо! Но я хочу спать. Если хочешь, давай завтра поговорим. А то я усну и не узнаю самого интересного.

Она подтянула простынь. И закрылась ею до самого подбородка. Закрыла глаза и улыбнулась.

— А ты не будешь возражать, если я принесу тебе кофе в постель? Кстати, какое кофе ты любишь? Ты же мне не запретишь этого сделать? Я хочу принести тебе кофе в постель!

— Принесешь! Но позднее! Не всегда быть настойчивым хорошо. А сегодня ты слишком настойчивый.

Наташа повернулась к стене. Я провел рукою по ее очертаниям. Лучше бы я этого не делал.

— Я не могу спать! — прошептал я ей на ушко. — Никакая сила меня не заставит уснуть.

— Тогда просто лежи! — жалобно простонала она. — Закрой глаза и просто лежи, подавив все желания.

Я лег на самый край. Разглядывал потолок, потом ее лицо, но больше не решался ее обеспокоить, даже дышать старался потише. Я думал о Наташе, кто она, как появилась…

— Я о тебе ничего не знаю, — пробормотал я. — Кроме твоего имени. Думаю, настало время…

— Что ты хочешь обо мне узнать? — голос у нее был несколько сердит. Она повернулась на спину.

— Хотя бы то, что ты посчитаешь нужным мне сказать. Интимные секреты меня не интересуют.

— Паспортные данные тебе нужны. Ах да! Паспорт я как раз и не прихватила. Но могу смотаться.

— Зачем ты так? Хотя я даже не знаю твою фамилию. Ну, можно, конечно, и так. Просто…

— Тебе это очень надо? Это что-то может изменить в наших отношениях? Ну, Тяпкина-Ляпкина.

— У тебя сейчас девичья фамилия? Или другая? Господи, зачем я это всё спрашиваю?

— Ага! Но она очень скучная. И при возможности я с ней расстанусь без сожаления. Ры-ба-ко-ва! Значит, кликуха должна быть Рыба или ласково-уменьшительная Рыбка. Моя.

— Как? Ты сказала Рыбакова? Твоя настоящая фамилия Рыбакова? Мда! Рыбакова! Рыбакова!

Я оперся на локоть. Поглядел на ее лицо. Нет! Совершенно непохожа, даже близко непохожа.

— Да! А что? Чему ты так удивился? Не пойму. Обычная фамилия. Что тебе показалось странным?

— Нет, ничего, Наташа! Артист такой был советский Рыбаков, очень популярный. Вы случайно не родственники? Хотя он уже давно умер. Может быть, доводится тебе троюродным прадедушкой?

— Всё! я сплю! Ты несносный! Противный и липучий! Чего ты как репей пристал? Надоел!

Она фыркнула. И снова отвернулась к стенке. Я тоже лег. Закрыл глаза. Сон не приходил.

О небедной бабушке замолвить слово

С Наташей Рыбаковой я учился с первого класса. О том, что я ей неравнодушен, стало ясно, когда мы стали семиклассниками. Когда мы были уже в девятом, у нее по-женски округлилась фигура, налилась грудь. И симпатичное полнощекое личико, большие сверкающие глаза сделали ее предметом обожания многих старшеклассников, которые, как коты, облизывались ей вслед. Она стреляла глазками, крутила хвостом, как говорили мы, пацаны. Но ничего такого никому не позволяла. В выходные и на каникулах по утрам она приходила к нам и звала на каток, который был возле школы. Я в такие дни обычно подолгу нежился в постели. Она отворачивалась, и я, быстро натягивал на себя одежду, после чего разрешал ей повернуться. На полдня, а порой до вечера, мы уходили на ледяную коробку, где по вечерам играла музыка, горели разноцветные лампочки и было много народа самых разных возрастов. Мне нравились коньки, я довольно прилично нарезал круги и одно время даже попытался играть в школьной хоккейной команде. Кстати, старший мой брат был вратарем. После того, как мне шайбой засветили по носу, и я чуть ли не полкатка залил кровью, то порвал с хоккеем окончательно и бесповоротно и даже не смотрел его по телевизору. Когда мы учились в десятом классе, некоторые даже были убеждены, что у нас с Наташей были интимные отношения, так много времени мы проводили вместе. Ничего подобного. Наташа была мне симпатична, но не более того. Мы даже ни разу не поцеловались. Я доставлял ей страдания, заставлял ее мучиться, но ничего не мог с собой поделать. Мне было ее жалко. Не знаю, на что надеялась Наташа, но все ее попытки сблизиться разбивались о стену моей холодности и иронии. Она поджимала губки и еле сдерживала слезы. Через несколько лет, когда я уже заканчивал университет, узнал, что Наташа вышла замуж и бросила учебу в институте. Довольно скоро разошлись, и Наташа одна воспитывала ребенка, а жила у родителей. Однажды я увидел ее на улице с коляской и, поспешно свернув в переулок, быстро зашагал прочь, не оглядываясь. Я чувствовал себя виноватым в том, что так сложилась ее в жизнь. И просто не мог бы взглянуть ей в глаза. Я почему-то был уверен, что виноват в ее несчастья…