По холодным следам

Тюрьма грязная, переполненная, находиться здесь унизительно и мучительно скучно. Тут запрещены телефонные звонки, входящие письма ограничены по длине и подвергаются тщательной цензуре, а официальное одобрение заказа на получение книги тянется месяцами. Я бы заплатила кучу денег за возможность почитать что-нибудь и отвлечься от мрачной обстановки. Но если Кроффорд ожидает, что заключенные будут приставать ко мне, то ошибается. Женщины меня не трогают. Должно быть, среди них уже распространился слух, что я застрелила человека, который похитил и изнасиловал мою дочь. Доказать, что дело было именно так, конечно, гораздо сложнее, однако именно на этом зиждется моя самозащита. В полицейском участке я умоляла проверить ДНК жертвы с места преступления в бункере в Ривер-Оукс и воспользовалась единственным телефонным звонком, чтобы оставить сообщение для Алекса Меркадо. Должна признать, что, хотя и можно заметить в форме нависающих бровей Максвелла и в его голубых глазах с опущенными веками сходство с портретом похитителя, все же бородатое, с квадратной челюстью лицо проповедника, знакомое всем по билбордам, не слишком напоминает набросок, сделанный восемь лет назад полицейским художником со слов десятилетней Джейн.

На том рисунке изображен тощий парень в толстовке и с длинными волосами, собранными в хвост.

К тому же сам Максвелл утверждает, что мы с Джули шантажировали его вместе.

Да-да, Чак вполне себе жив. Выстрелив, я попала ему в плечо, и он упал на спину в фонтан, прежде чем я успела заметить, что пуля его не убила. Это и к лучшему. Если бы я сразу сообразила, что он не умер, то, без сомнения, продолжала бы стрелять, пока не кончатся патроны. Я рада, что не сделала этого, — и не потому, что смерть Максвелла была бы такой уж большой потерей для мира; не потому, что хочу видеть его не мертвым, а униженным, разоблаченным и упрятанным за решетку на всю жизнь. Просто, если бы он погиб, прокуроры могли бы выдвинуть мне обвинение в убийстве прямо сейчас. В Техасе даже случайная смерть, произошедшая во время совершения преступления, карается смертной казнью, а шантаж считается уголовным преступлением. Когда я нажимала на спусковой крючок, сохранение собственной жизни не стояло на первом месте в моем списке приоритетов. Но теперь все по-другому, потому что моя дочь вернулась ко мне.

Я хотела бы сказать, что это произошло в мгновение ока; что там, у стены воды, с пистолетом, направленным на Чака Максвелла, я вдруг увидела тринадцатилетнюю Джули в лице взрослой девушки. Как стереокартинка, на которую смотришь неделями, а потом внезапно проступает объемное изображение. Но это было бы неправдой. Потому что я всегда знала, что это она. С самого начала, с того момента, как она появилась на пороге. Я знала — просто не верила. Ее ложь и увертки подогревали сомнения, уводили в сторону. Моя новая версия Джули похожа на оптическую иллюзию: черное пространство в форме канделябра или вазы между двумя профилями. Представьте себе два лица, Джули тогдашнюю и Джули теперешнюю, которые смотрят друг на друга в профиль через глубокую рану горя. Все это время я видела только уродливые очертания того, что находилось между ними. Черную пропасть травмы.

Я не разговаривала с Джули с самого ареста, поэтому до сих пор не знаю, что скрывается в этой черной дыре. Но я готова принять силуэты, которые находятся по обе стороны от нее. Джули — до и Джули — после.

На досудебном слушании прокуроры просят перенести дату судебного разбирательства. Сначала я думаю, что меня хотят запугать, держать в напряжении. Но затем слышу слова «жертва убийства в Ривер-Оукс» и догадываюсь, что Алекс Меркадо получил мое телефонное сообщение. Главный адвокат по моему делу снова просит внести залог, пока полиция расследует связь между Максвеллом, Джули и Шарлоттой Уиллард, тринадцатилетней девочкой, которая исчезла из дома на границе Луизианы, в округе Борегард, примерно через полгода после того, как пропала моя дочь. Анализ ДНК подтвердил, что останки в бомбоубежище принадлежат Шарлотте Уиллард. И домом этим первоначально владела бабушка Максвелла. Возможно, Алекс писал мне об этом в сообщениях, но мне придется подождать, пока разрешат проверить телефон. Я помню, как Джули сказала: «Наш старый дом». Алекс ошибся насчет ее смерти, но в остальном оказался прав. Он просто перепутал девочек: кто сбежал, а кто погиб. На самом деле все могло обернуться и по-другому. Я снова думаю о той страшной фотографии, и ужас, который выпал на долю той девочки — другой, не моей дочери, — душит меня. Я представляю горе ее матери и снова начинаю жалеть, что мой выстрел не убил Максвелла.

Судья в очередной раз отказывается освобождать меня под залог, но адвокат выглядит обнадеженным. При встрече он рассказывает мне об анонимном посте в Интернете некоей девушки. Она пишет, что тоже подверглась сексуальному домогательству со стороны Максвелла, а когда ее мать пожаловалась, их исключили из церковной общины. Кроме того, одна из сотрудниц методистской церкви Спрингшира, на сей раз не анонимная, а с именем, утверждает, что Максвелла девять лет назад уволили с должности руководителя молодежной группы после жестокого обращения с ее дочерью. Обе женщины немедленно получают от адвокатов «Врат» приказ прекратить нападки на уважаемого пастора.

Но теперь начинают давать показания и другие похищенные дочери.

Заключенные тюрьмы округа Харрис не могут принимать телефонные звонки, письма без цензуры или недозволенные книги. Зато у меня есть неограниченный доступ к юридическим документам, связанным с предстоящим судом. На следующей встрече адвокат протягивает мне толстую папку:

— Расшифровка показаний. Думаю, вам стоит прочитать это, Анна.

Любая информация только на пользу, и я говорю ему об этом.

Он вздыхает:

— Должен вас предупредить… Читать это не так-то просто.

Листая сотни страниц и встречая одно имя за другим, я прихожу в ужас.

— Они все стали жертвами Максвелла?!

— Нет, — отвечает адвокат. — Только одна.

Джули

все еще чувствовала себя кем-то другим.

Она — это я. Я — это она. Конечно, я знаю это. Но…

Может быть, мне просто стыдно. Джули теперь кажется мне полной идиоткой. Еще в детстве она придумала себе друга — лошадку из книги, даже не помню из какой. Белую лошадку с серебристой гривой. Когда Джули ехала в автобусе в начальную школу, она обычно смотрела в окно и представляла себе лошадь, скачущую рядом с автобусом. Даже протягивала руку, будто кормит ее сахаром. Это была не просто фантазия, она почти видела ту лошадь.

Я почти видела ее. Это была я. Я должна рассказать историю Джули как свою. Ради нее я постараюсь.

Лет в пять я спросила маму, кто такой Бог. Это одно из самых ранних воспоминаний Джули. Моих воспоминаний.

Мама засмеялась: «Ну, просто человек». Когда я спросила, где он живет, она ответила: «Наверное, в Сан-Диего». Потом посоветовала спросить об этом папу.

Я так и сделала, но не помню, что он ответил. Мне нравилось представлять себе, что Бог обитает в Сан-Диего. Там жили мои бабушка с дедушкой, и мне казалось, что в Сан-Диего намного лучше, чем в Хьюстоне. Уже тогда я сообразила, что в ответе мамы про человека из Сан-Диего есть доля шутки, но не понимала, в чем прикол. Я видела, что мама смеется, но думала, что она смеется надо мной.

Как бы то ни было, тем летом — или раньше, точно не помню, — мы действительно поехали в Сан-Диего навестить бабушку с дедушкой. У них были формочки в форме замков, и, если набить их мокрым песком и перевернуть, получались башенки с зубчатыми гребнями сверху и ямочками окон по бокам. Помню, мне в глаз попал песок, когда я пыталась заглянуть в это ненастоящее окно, и было очень больно. Папа помог мне промыть глаз и, когда я перестала плакать, сказал: «Куда интереснее просто вообразить, что там внутри». Так я и сделала. И когда Джейн стукнула кулаком по одной из башен и весь замок развалился, я даже не расстроилась, потому что мысленно уже построила новый замок, и он был гораздо лучше, ведь никто не мог его разрушить.