Раненый

Но даже этим он пользуется сполна. Драко оглядывает комнату. Она небольшая и несколько унылая. Стены блёклого бежевого цвета, на потолке несколько трещин, окно, выходящее в лес, пропускает гуляющий ветер. Из мебели только кровать, пленником которой стал Драко, тумбочка и шкаф в другом конце комнаты.

Лес за окном настолько тёмный и густой, а лампа настолько тусклая, что светло по-настоящему в комнате не бывает. Но Драко это только на руку. Темнота словно укрывает его, позволяя спрятаться и возвести вокруг себя хоть какие-то стены. Он будто бы живёт в каком-то крохотном мирке, а снаружи есть другая жизнь, в которую он сможет вернуться, как только окрепнет. Хотя бы слегка.

***

Спустя какой-то неопределённый промежуток времени от Ханны Драко узнаёт, что имя третьей девушки — Лайза Турпин. Эта информация не даёт ему ровным счётом ничего, но ощущение, что он знает хоть что-то, согревает его. И когда Грейнджер приходит в следующий раз, Драко даже не испепеляет её взглядом, а лишь прикрывает глаза и терпеливо ждёт, пока она закончит.

Три девушки сменяют друг друга: приходят к нему по очереди и проделывают практически одинаковые действия. Накладывают заклинания, поят зельями, обрабатывают раны, масштабы которых Драко всё ещё не осознаёт. Кроме того, он не может понять, насколько часто они посещают его, потому как большую часть времени, пока их нет, он пребывает в небытие.

Он всё ещё не может говорить и двигаться.

А палочка всё ещё восхитительно близко и одновременно отвратительно далеко.

Это побуждает его начать экспериментировать.

Каждый раз, когда Драко дают укрепляющее и он чувствует неимоверный прилив сил, он непроизвольно смотрит на безжизненный кусок дерева и отчаянно призывает его к себе. Ему кажется, что палочка просто спит, как спал он сам, и поэтому не чувствует его. Ему кажется, что если достучаться до неё, она отзовётся. Ему кажется, что если у него будет палочка, он сможет покинуть этот безрадостный мир, в котором существуют только три девчонки, мало симпатичные ему, и боль, которую он ощущает практически каждое мгновение.

Эббот ничего не замечает. Она несколько рассеяна.

Турпин, наоборот, видит всё, но лишь криво ухмыляется и позволяет Драко продолжать.

Грейнджер же первый раз ничего не замечает, затем дважды пропускает свою очередь, и когда показывается вновь, Драко уже достигает определённых успехов. Он знает — палочка проснулась. Она подрагивает, когда он смотрит на неё, а если сосредотачивается особенно сильно, едва заметно сдвигается в сторону. Едва — но и это результат.

Но Грейнджер — в своей излюбленной манере — всё портит.

В этот раз Драко не может дождаться её ухода, когда чувствует себя особенно бодрым и полным сил, поэтому протягивает невидимые нити к палочке, желая напомнить ей о своём существовании. Она мгновенно отзывается лёгкой вибрацией, и Драко не может сдержать улыбки.

Именно в этот момент Грейнджер впервые решает заговорить с ним.

— Не стоит, — её рука накрывает его палочку, прерывая движение. Драко, не ожидавший такого, переводит взгляд на лицо Грейнджер. — Твоя магия слишком нестабильна. Она может ранить тебя.

Он зол.

Зол и растерян.

Та лёгкость, с которой она останавливает его, выводит Драко из себя. Грейнджер перечит ему и начинает командовать, будто это само собой разумеющееся. У него не хватает сил или, возможно, ума, чтобы осознать, что на самом-то деле она права. Лишь тот факт, что она позволяет себе так просто осадить его, выбешивает Драко.

И ярость даёт неожиданные силы.

— Грейнджер… — сипит он, желая сказать ей, что она слишком много на себя берёт. Он не задумывается о том, что непослушный язык неожиданно поддался после нескольких недель бездействия. Драко даже в голову не приходит, что с ним вроде как происходит маленькое чудо, а слова сами срываются с языка.

Но Грейнджер вновь прерывает его, словно ни в чём не бывало, и поучительно говорит:

— Магия не даст твоему телу восстанавливаться, если будет слишком активной. И я очень надеюсь, что ты примешь это, потому что в обратном случае, — она кивает в сторону палочки, — мне придётся забрать её.

Драко вновь теряет дар речи — теперь от искреннего изумления.

Мерлин, она серьёзно настолько самодовольна, что так смело заявляет, будто способна отобрать палочку у чистокровного волшебника? Да кто она — лишь грязь под его ногтями!

Драко стискивает зубы, проклятья рвутся изнутри, и его тело охватывает дрожь, порождённая яростью. Он таки посылает её к чёрту — а она улыбается.

Когда Грейнджер оставляет его одного, Драко прокручивает их короткий разговор в голове снова и снова, а затем… чувствует себя раздавленным.

Он признаёт ум Грейнджер — у него нет других вариантов. И, на самом деле, Драко верит, что она редко совершает ошибки. Поэтому когда он осознаёт, что Грейнджер умышленно позволила оставить ему палочку, несмотря на его убеждения, на его сторону в этой войне, на их общее прошлое, до Драко наконец доходит то, что ранит его в самое сердце.

Просто Грейнджер знает, что никакие усилия не помогут ему воспользоваться палочкой в ближайшее время.

Он снова проклинает её и чувствует желание уничтожить, раздавить, стереть с лица земли.

Но более не пытается призвать палочку к себе.

***

Драко знает — большая часть поверхности его кожи повреждена неизвестным образом.

Также он предполагает, хотя не может утверждать наверняка, что его позвоночнику пришлось совсем не сладко.

И, само собой, каждый раз, когда Драко приподнимает левую руку, он видит воспалённую метку, которая выглядит как огромный и уродливый шрам.

Однако никто не фокусирует на ней внимания. Эббот — ну конечно она, кому же ещё? — лишь однажды задерживает свой взгляд на ней дольше положенного, разглядывая с каким-то детским любопытством, но спустя мгновение одёргивает себя.

Драко прощает ей это. Потому что Эббот больше остальных старается помочь ему. Хотя в целом все трое действуют примерно одинаково. Они используют всевозможные заживляющие мази, забинтовывают руки и ноги, поят его зельями. Кормят с рук, поддерживают под голову, когда он пьёт.

Он чувствует себя не беспомощным, нет.

Жалким.

Каждый раз, когда Грейнджер подносит ложку к его рту; когда Турпин приподнимает его беспомощное тело в воздух, чтобы сменить бельё; когда Эббот смотрит на него, словно он калека… Драко хочется закричать и ударить кулаком о стену, чтобы та сотряслась, а потом вывалить на трёх своих сиделок всё, что он думает о них, и сбежать из этого унылого места.

Он, конечно же, не может ничего из этого.

Нет, говорит Драко уже достаточно спокойно. Голос слегка хриплый, и горло схватывает каждый раз, когда он пытается что-то выдавить, но в целом речь звучит разборчиво и слаженно. Другое дело, что у него совсем не возникает желания произносить что-либо в присутствии медиведьм.

Но остальное ему недоступно. Его ладони — одна сплошная рана. Он почти не чувствует пальцев, а когда пытается ими пошевелить, лишь ощущает дрожь в руках. Причём остальное тело мало-помалу начинает подаваться: он сгибает локти и колени, слегка крутит тазом, поводит плечами. Такие простые действия даруют ему необъяснимое спокойствие.

Которое моментально улетучивается, когда он всерьёз задумывается о своём положении.

Драко много размышляет, где он может находиться, как получил ранения и почему обзавёлся такими сиделками.

Он помнит войну. Перманентный изматывающий страх за себя, за Нарциссу, за мир, к которому он привык. Боль — от ударов во время сражений, от криков заточённых в подвалах Малфой-мэнора, от горящей во время очередного призыва метки.

Он помнит приказ, помнит поспешные сборы, помнит, как оказался в Хогвартсе.

Но что было дальше — Драко, Мерлин его раздери, не помнит.

Сначала он думает, что всё просто закончилось. Войны больше нет, а он один из многих раненых, которых выхаживают добровольцы. Но при таком исходе за ним уже давно должны были прийти — как только он впервые открыл глаза — и обвинить во всех проступках, что он совершал в своей жизни. Обвинить, осудить и… посадить.