Дмитрий Донской

Но если для состоятельных горожан, ремесленников и купцов, бояр и воинов, имело смысл возвращаться на прежнее место и в прежнее состояние — то крестьяне, у которых завоеватели сожгли деревню и угнали скот, в сущности, готовы были переселиться туда, где им окажут материальную поддержку. Этих «безлошадных» пленных завоеватели уводили с собой не для того, чтобы взять богатый выкуп, а с тем, чтобы превратить их в новых подданных, налогоплательщиков и ополченцев. Вероятно, существовали какие-то неписаные законы дележа пленных между победителями. Князь имел право на свою долю, а те, кто непосредственно осуществлял захват, — на свою. Владельцы пленников могли продавать их друг другу, распоряжаться как своей собственностью. Впрочем, церковь постоянно напоминала о том, что пленные — такие же христиане и относиться к ним следует милосердно.

Для размещения пленных крестьян на новом месте выделяли временно освобожденные от податей участки земли — «слободы». На первое время переселенцам поневоле давали ссуду деньгами, скотом и зерном. Вероятно, за ними присматривали на случай побега. Но при хорошем обращении что, кроме ностальгии, могло толкнуть их к долгому и опасному пути на старое пепелище?

Военно-политические успехи Московского княжества в XIV столетии во многом объяснялись сравнительно высокой плотностью населения. Безусловно, московские князья умели наполнять народом свои города и села. И в этом вопросе Дмитрий Московский шел по стопам своих предков. Иллюстрацией к этому положению может служить витиеватый рассказ Никоновской летописи о походе московских войск в Тверскую землю осенью 1370 года. Он основан на более ранних текстах Московского свода начала XV столетия, но примечателен особым вниманием к богатым трофеям этой войны.

«В лето 6879. Князь велики Дмитрей Иванович месяца сентября в 3 день со многою силою поиде ратью сам ко Тфери, да взял град тверский Зубцев, и пожже вся и поплени, такоже и другий град взя Микулин и также пожже и поплени, и вся власти и села тверскиа повоева и пожже и пусто сътвори; а людей многое множество в полон поведе и все богатство их взя, и вся скоты их взяша в свою землю; и тако князь велики Дмитрей Иванович прииде на Москву съ многим богатством и корыстию, и землю свою всю многаго скота наплъниша, и смириша тверич до зела» (42, 13).

Добавим, что ужасы войны усугублялись для крестьян стихийным бедствием — осенью 1370 года бесконечные дожди не позволили собрать урожай ярового хлеба (43, 93). Голод стоял у дверей почерневших от дождей крестьянских изб.

Московско-тверская вражда, вспыхнувшая после долгого мира, наполнила людей тревогой и ожиданием новых бедствий. На это указывали и грозные явления природы, через которые Всевышний давал людям свои таинственные знаки.

«Тое же осени и тое зимы по многы нощи быша знамениа на небеси, аки столпы по небу и небо червлено акы кроваво. Толико же бысть червлено по небу, яко и по земли по снегу червлено видяшеся, яко кровь. Се же проявление проявляеть христианом скорбь велику, хотящую быти: ратных нахожение и кровопролитие, еже и събыстся» (43, 93).

Ордынский визит Михаила Тверского

Горькие вести о разорении москвичами родного Микулинского удела быстро долетали к Михаилу Тверскому в Литву. Мог ли он сидеть сложа руки, когда враг опустошал его наследственную вотчину? Но что он мог предпринять? Его собственные силы были невелики. Гедиминовичи были заняты своими заботами и на сей раз не спешили на помощь тверскому союзнику. Единственное, что мог предпринять Михаил Тверской в этой ситуации, — немедленно отправиться в Орду с жалобой на произвол Москвы. Именно так он и поступил…

Ордынский фактор — вечная загадка русской истории. Ответ на нее погребен под глинистыми холмами Селитренного городища. Когда-то здесь, на нижней Ахтубе, стоял грозный и таинственный Сарай — столица Золотой Орды. Теперь это выжженная солнцем мертвая земля, покой которой нарушают только змеи да «белые» и «черные» археологи.

Sic transit gloria mundi! Так проходит мирская слава! Этот возглас невольно приходит на память всякому, знающему историю здешних гиблых мест… Но шесть веков назад здесь кипела жизнь, сверкала остро отточенная сталь, решались судьбы народов и правителей…

Что думали «кибиточные политики» о запутанных делах русского улуса? Какими правилами руководствовались в своих решениях? Бог весть…

Ни в Твери, ни в Москве, ни в Вильно не забывали о том, что на южном горизонте грозной тучей темнеет ослабевшая в смутах, но всё еще опасная Орда. Еще до своего второго бегства в Литву Михаил Тверской имел какие-то контакты с татарами, результатом чего стало прибытие в Тверь осенью 1370 года ордынских послов Каптагая и Тюзяка. Они привезли Михаилу ярлык на великое княжение Тверское — признание Ордой его прав как старшего в семействе тверских князей (43, 92).

Однако послы опоздали. Явись они немногим раньше — и Дмитрий Московский, возможно, не решился бы начать войну против признанного Мамаем великого князя Тверского. Но теперь их миссия была «вчерашним днем». Михаил уже ушел в Литву, а московские полки топтали Тверскую землю.

Татарских послов, как водится, наградили за труды и с честью отправили обратно. Однако Михаил и Ольгерд, узнав о их миссии, восприняли ее как неожиданный сигнал дружелюбия со стороны фактического правителя степей бекляри-бека Мамая. Такие возможности серьезный политик упускать не имеет права…

И вот уже сам Михаил Тверской, не теряя времени, устремился в Орду. Объезжая стороной московские земли — вероятно, через Смоленск, Брянск и Рязань, — тверской князь проделал полторы тысячи верст по размокшим осенним дорогам и в воскресенье 1 ноября 1370 года явился в ставку Мамая.

(Летописный текст можно понять так, что Михаил 1 ноября только выехал из Литвы в Орду. Но это явный сбой текста. В той обстановке тверской князь не мог два месяца сидеть без дела в Литве. Кроме того, к началу ноября Дмитрий Московский с войском уже давно покинул тверские земли, и поездка в Орду теряла для Михаила всякий смысл. Но если признать, что Михаил поехал в Орду где-то в середине сентября — то его приезд к Мамаю 1 ноября будет самым реальным сроком.)

«Князь великии Михаило Александрович, слышав таку изгибель своея отчины, до Филипова заговениа за две недели (1 ноября 1370 года. — Н. Б.) из Литвы поиде в Орду, прииде к Мамаю, печалуя и жалуя, и тамо многы укоры изнесе и многы вины изложи, паче же всего въсхотеся ему самому княжениа великаго и многы дары раздав и многы посулы рассулив князем Ординским и рядцям (сановникам. — Н. Б.), испроси себе посол царев именем (Сарыхожа. — Н. Б.). И взем ярлык и вышел был на княжение на великое…» (43, 93).

Не желая долго оставаться у Мамая, получив ярлык и отряд сопровождения, Михаил без промедления отбыл на Русь.

Цари приходят, цари уходят…

В степях всё еще продолжалась многолетняя смута, хотя первенство Мамая становилось всё более очевидным. Но тут судьба возвела на пути Мамая новые препятствия. Вот как рассказывает об этом современный историк Золотой Орды:

«Сам Мамай не спешил занимать столицу по очень простой причине: в том же 1369 г. хан Абдаллах, возведенный им на престол, скончался, и бекляри-бек был озабочен поисками нового ставленника из рода Бату, который был бы признан легитимным преемником Абдаллаха. Наконец, его выбор пал на юного Мухаммад-султана, также потомка Узбека. Мамая сильно беспокоила одна проблема: Мухаммаду было всего 8 лет, и бекляри-бек имел серьезные опасения, что эмиры и областные правители не признают власть столь юного хана. Чтобы Сарай не пустовал, Мамай совершил еще один беспрецедентный в истории Золотой Орды поступок: он возвел на престол собственную супругу Тулунбек-ханум, дочь Бердибека, которая правила в Сарае в 773 г. х. (1371/72 г.). Власть ее признала не только столичная округа, но и Тагай, эмир Мохши, где также стали чеканиться монеты с ее именем.