Страница 42 из 143
«В лето 6877 немцы приида взяли у Литвы городок Ковен да поставили камен. Приида Олгерд опять отънял его у них» (43, 91). Чуть ниже еще одна литовская весть: «Тое же зимы (1369/70) Олгерд ходил на немцы и бысть межи их тамо сеча…» (43, 91). Не исключено, что в двух известиях как бы заикающегося Рогожского летописца речь идет об одном и том же походе Ольгерда на немцев. Но как бы там ни было, очевидно, что на Руси внимательно следили за передвижениями великого князя Литовского.
Невнятность летописца заставляет обратиться за разъяснениями к историкам. «Оба московских похода (Ольгерда. — Н. Б.) совершались в условиях разраставшейся войны с крестоносцами. В апреле — мае 1369 г. Винрих Книпроде (великий комтур Тевтонского ордена. — Н. Б.), разрушив отстроенный Новый Каунас, на том же месте вновь возвел Готтесвердер. В августе-сентябре литовцы осадили и взяли Готтесвердер, усилили его собственным предзамковым укреплением и восстановили Новый Каунас. В ноябре главный маршал Ордена Хенинг Шиндекопф разрушил все три литовские крепости. Повторилась трагедия 1362 г.: поспешивший на подмогу Кейстут пытался спасти замки, но не смог им помочь. Утвердиться в окрестностях Каунаса литовцам не удалось. В начале 1370 г. маршал Ливонии Андреас Штенберг разорил Упите, а комтур Кулдиги — землю Мядининкай» (140, 141).
Словно завороженная этим круговоротом литовских отступлений и наступлений, Русь постепенно втягивалась в военные действия на западе.
Известная пословица гласит: «Береженого Бог бережет». Следуя пословице, князь Михаил Тверской, надеясь на помощь Ольгерда, не забывал и о собственной крепости.
«Того же лета (1369) в осенине князь великии Михайло Александрович в две недели город Тферь срубил древян», — сообщает Рогожский летописец (43, 91). В редакции Никоновской летописи это известие звучит немного по-иному. «Того же лета град Тверь срубили деревян и глиною помазали» (42, 12).
Понятно, что за две недели можно было только подправить слабые места тверской крепости, замазать глиной те участки, где можно было ожидать поджога. Примечательно, что работы велись в неурочное время — осенью. Очевидно, это был аврал, вызванный вестью о скором нападении москвичей.
Одновременно с тверичами спешно подновлял свои крепости и Дмитрий Московский. «Того же лета (1369) князь велики Дмитрей Иванович заложи град Переславль, единаго лета и срублен бысть» (42, 12).
По поводу этого известия историк архитектуры Н. Н. Воронин замечает: «За этой краткой фразой летописца скрывается огромная работа по постройке рубленых стен и башен на древних переславских валах XII в., общим протяжением до 2,5 км, то есть больше кремля Москвы» (116, 180). Впрочем, летописные тексты не следует понимать слишком буквально. Сама стилистика летописи с ее обкатанными, как морская галька, фразами предрасполагала к созданию своего рода «первообразов» реальных событий. В данном случае речь может идти не о возведении всей громадной деревянной крепости от начала и до конца, а лишь о ее подновлении.
В походе Ольгерда на Москву осенью 1368 года, помимо тверичей, участвовал и смоленский полк. Эту измену Москва не могла оставить безнаказанной. Первое правило княжеских отношений состояло в том, чтобы мстить ударом за удар. При этом важно было правильно выбрать время, застать изменника врасплох. И такой ответный удар был нанесен.
«Тое же зимы (1369/70) Олгерд ходил на немци и бысть межи их тамо сеча, а москвичи и волочане (жители Волока Ламского. — Н. Б.) воевали Смоленьскую волость» (43, 91). Летописец явно связывает эти два события: в отсутствие Ольгерда состоялся поход в смоленские земли.
Московское возмездие постигло и правителей Брянска, находившихся в вассальной зависимости от Литвы и принимавших участие в походе на Москву осенью 1368 года. Именно отсюда, со стороны Брянска и Калуги, литовское войско вторглось в московские земли. Под 6878 (1370) годом Рогожский летописец сообщает: «Того же лета князь великии Дмитреи Иванович посылал воевать Брянска» (43, 92). Тогда же под власть Москвы перешли прежде зависимые от Ольгерда Мценск и Калуга.
Все эти события свидетельствовали о том, что в Москве не считали войну с Ольгердом и Михаилом Тверским оконченной. Уже летом 1370 года последовали какие-то шаги москвичей, которые в Твери восприняли как нарушение договора, заключенного двумя годами раньше под стенами Москвы. Разумеется, Михаил Тверской вовсе не хотел вновь ехать к Ольгерду и униженно просить помощи. Он вообще не хотел новой военной кампании, так как понимал, что дружба с Литвой в конечном счете сулит ему переход на унизительное положение вассала Гедиминовичей.
Стараясь решить дело миром, Михаил Тверской, как и прежде, попросил тверского епископа выступить в роли посредника. Владыка Василий хорошо помнил горький привкус московского гостеприимства. И всё же положение обязывало: архиерей отправился в Москву с миротворческой миссией. Вот как представляет эту историю Рогожский летописец.
«Того же лета (1370) князь великии Михаило Александрович послал на Москву владыку любови крепити. Они же владыку отъпустили с Москвы, а ко князю великому Михаилу послав целование сложили по Оспожине дни на 6 день» (43, 92).
Итак, в Москве были настроены столь решительно, что не сочли нужным даже задержать владыку, хотя и могли это сделать. Результат миссии епископа оказался неожиданным: вместо мира за ним в Тверскую землю пришла война. Заметим, что боевые действия во второй половине августа всегда были самыми опустошительными: враги уничтожали или похищали только что собранный с полей урожай и тем самым обрекали крестьян на голод.
Дмитрий Московский: первая кровь
Весть о новой войне с Москвой всколыхнула тверичей. В обстановке тревожного ожидания люди внимательно следили за необычайными явлениями в природе. И они не замедлили появиться.
«Потом на третий день тое нощи ударил гром страшно, а на завтрие святаго отца Калинника князь великии Михаило Александрович поехал в Литву. И от того дни тако и почали москвичи и волочане воевати Тферьскуя волости» (43, 92).
Москвичи объявили войну Твери 20 августа 1370 года. Страшный гром ударил в ночь с 22 на 23 августа, а князь Михаил Тверской уехал в Литву утром 23 августа. С этого же злополучного дня московские и волоколамские полки принялись грабить и опустошать Тверскую землю.
«А с Семеня дни (1 сентября. — Н. Б.) сам князь великии Дмитрии съ всею силою приходил воевать Тферьскых волостии, сам стоял на Родне (на Волге, между Зубцовом и Старицей. — Н. Б.), а воеводы своя послал Зубцева имать съ великою силою. И стоя в 6 дни взяли Зубцев и город съжгли, по докончанию люди выпустили куды кому любо, а волости Тферскыя вси повоевали и села пожьгли, а люди в полон повели, а иных побиша. И много зла сътворив христианом да възвратися назад» (43, 93).
Итак, первый самостоятельный поход юного князя Дмитрия Московского носил отнюдь не героический характер. Это была своего рода «карательная экспедиция», направленная на западную часть Тверского княжества, то есть на родовой удел Михаила Тверского. Были взяты и разорены все три городка, составлявшие его военный потенциал, — Микулин, Родня и Зубцов. Всё прошло «по законам жанра». Особой жестокости со стороны москвичей и их юного предводителя не наблюдалось. Вероятно, это объяснялось не только милосердием Дмитрия Московского, но и соображениями целесообразности. Поход московской рати в Тверскую землю преследовал не только политические, но и экономические цели. Победители вместе со скотом угоняли «полон». В опустошенных чумой землях Северо-Восточной Руси главным богатством были люди…
Живой товар
Захват «полона», то есть пленников, — главная цель княжеских войн и татарских набегов. В источниках почти нет сведений о том, что ожидало пленных после захвата. Очевидно, к ним относились прежде всего как к товару и в этом качестве разделяли на несколько категорий. Более состоятельные (в основном горожане) могли вернуть себе свободу за выкуп, внесенный сердобольными родственниками или друзьями. Известно, что во времена Ивана Грозного существовали особые договоренности на уровне правителей государств о неприкосновенности тех, кто ехал в чужую землю выкупать из плена своих домочадцев (352, 85). Вероятно, нечто подобное наблюдалось и в эпоху князя Дмитрия Ивановича.