Страница 12 из 31
В пятом классе у нас появилось много новеньких: братья двойняшки Петя и Саша Барковские и Ляля Катаева. Все они жили высоко в горах – в обсерватории, поэтому в школу их возили на ведомственном автобусе. Ещё один новенький, Коля Гришин, был двоюродным братом Барковских, но жил не в обсерватории, а в городе. Колька бредил морем, на переменах он приставал к любому, кто оказывался с ним рядом, и буквально насильно заставлял выслушивать, где у парусника находится грот, бром-стеньга, а где топсель, за что немедленно получил кличку Боцман.
Раиса Старикова появилась чуть позже, во второй четверти, и сразу же затмила всех девочек своей красотой и необычным внешним видом. На первый урок она пришла не в школьной форме, а в неимоверно красивом шерстяном платье цвета спелой вишни. Оказалось, что её папа был офицером и до приезда в Алма-Ату долго служил в Германии. Окончив службу, он переехал в Алма-Ату и получил двухкомнатную квартиру в двухэтажном сталинском доме с частичными удобствами и, так называемой, коридорной системой: в длиннющий коридор выходили двери восьми квартир и одной огромной кухни, в которой находились те самые частичные удобства – раковина с холодной водой. Мамы у Раисы не было, она умерла ещё в Германии, но была старшая сестра Люба, дочь мамы от первого брака, которая ей мать и заменила.
С Раисой у меня почти сразу сложились приятельские отношения, довольно долго в тесную дружбу не переходившие, потому, вероятно, что до её прихода в наш класс я успела подружиться с умной, скромной и симпатичной Лялей Катаевой. Ляля Сайфутдинова против моей новой подруги не возражала, и мы стали дружить втроём.
Наш триумвират – две Ляли и Мила, мой папа в шутку называл «татарским игом». То, что в этой шутке не было никакого намёка на национализм, я уверена. Мой папа был настоящим интернационалистом, причём, я бы сказала, не по воспитанию, а стихийным. Среди его близких друзей был еврей дядя Сёма Димент, казах дядя Мухит (фамилии не помню), татарин дядя Равиль Мугенов. За всю свою жизнь я от отца ни разу не слышала, чтобы он кого-то обижал по национальному признаку. Помню только из раннего детства, как однажды родители между собой о чём-то спорили, и отец маме сказал:
– Ну, и езжай на свою Украину!
А мама в ответ:
– А ты в свою Россию!
То, что эти заявления были шуткой, я не поняла и сильно испугалась, что они действительно разъедутся, поэтому на полном серьёзе изрекла:
– А мне разорваться, что ли?!
Мой весомый аргумент вызвал всеобщий смех, а папа, обняв меня за плечи, сказал:
– Придётся, дочка, нам жить на нейтральной территории.
Да, так вот, дружили мы втроём вплоть до седьмого класса, по окончании которого Ляля первая неожиданно ушла из нашей школы, даже не поставив нас с Лялей второй в известность. Мы сначала недоумевали, а потом посчитали это предательством, и на совете двоих решили к Ляльке не ходить и причин ухода не выяснять.
Сейчас, мне кажется, я поняла, почему Лялька покинула нас без объяснения причин. Для неё мы были слишком правильными, или, лучше сказать, слишком маленькими. У неё появились свои, более «взрослые» интересы. Как-то летом она предложила мне съездить с ней к её тёте с ночёвкой, потому что тётка жила довольно далеко. Как оказалось – тётя была просто предлогом. На самом деле у Ляльки там были знакомые взрослые мальчики, с которыми она меня и познакомила. Не помню их имён, помню только, что тот, который повыше предложил пойти в летний кинотеатр на восемь тридцать вечера. При этом он по-хозяйски взял Ляльку за локоть, сообщив, что билеты они уже купили. Мальчики мне не понравились, но отступать было некуда.
Не успел начаться традиционный киножурнал «Новости дня», как тот, который пониже положил мне руку на колено. Я вздрогнула и вопросительно посмотрела не на него, а на Ляльку, которая, к моему немалому удивлению, сидела в обнимку со своим кавалером. Но и это было ещё не всё: одна рука Лялькиного кавалера покоилась на том месте, которое с некоторой натяжкой можно было назвать грудью, а вторая затерялась где-то у неё под юбкой.
От неожиданности и от волнения меня затошнило совсем так, как в дошкольном детстве, когда я впервые увидела французский поцелуй на экране техникумского клуба. Мамы, которая прижала бы меня к своим коленям, рядом не оказалось, а уткнуться носом в колени того, что пониже, я посчитала нецелесообразным, поэтому, резко отбросив шаловливую ручку непрошеного кавалера со своей девственной плоти, я вскочила и стремглав ринулась к выходу.
Мои решительные действия никак не вписывались в сценарий, разработанный Лялькой. Она выбежала за мной, пыталась уговорить остаться, но я наотрез отказалась:
– Ты оставайся, если хочешь, а я поеду домой!
На моё удивление Лялька согласилась довольно быстро.
– Только никому ни слова! – сказала она почему-то шёпотом, хотя вокруг никого не было.
– Ладно, – ответила я и побежала к трамвайной остановке, напряжённо вглядываясь в темноту неосвещённой улицы, в которой мне со всех сторон мерещились противные руки того, что пониже.
Думаю, что такое неожиданное для меня ухаживание, я отвергла потому, что просто ещё не дозрела до нужной кондиции – как физиологически, так и психологически. Кроме того, я, несмотря на свою природную раскованность и общительность, комплексовала из-за своей внешности и поверить в то, что могу кому-нибудь понравиться, просто не могла.
8. Части тела
В тринадцать лет самой выдающейся и весомой частью моего тщедушного тела был, несомненно, нос. Под его тяжестью я сутулилась и при ходьбе смотрела себе под ноги. При малейшем похолодании нос предательски краснел, в то время как щёки всегда оставались бледными, и мне казалось, что на фоне этих щёк нос просто светится фонарём.
Мои неутешительные выводы в отношении своей внешности подтверждались не только отражением в зеркале, но и мнением сторонних наблюдателей. Однажды я слышала, как папа говорил маме, что учитель труда (папа его знал потому, что столярное и слесарное дело мы проходили в техникуме) называет меня «гвоздём» за мою худобу. Мама дорисовала картину репликой: «Гвоздь с носом». На это замечание папа ответил: «Нос семерым рос, одному достался», а потом виновато хихикнул – ведь нос то у меня был папин. То, что к носу прилагалось, то есть остальное тело, действительно вполне можно было сравнить с гвоздём: длинные руки, длинные ноги, узкие длинные ладони с длинными пальцами и полное отсутствие рельефа как спереди, так и сзади, если не считать сутулой спины, но эта особенность моей фигуры ничуть не умаляла её сходства с гвоздём, правда с гвоздём, по шляпке которого неумело ударили пару раз, в результате чего он и согнулся.
Как-то мама, скалывая булавками на моём торсе детали платья, которое она шила мне к 1 мая, факт отсутствия у меня даже намека на грудь констатировала метким, и обидным выражением: «Доска!». Короче иллюзий по поводу своего экстерьера я не питала. А нет иллюзий – нет разочарований. Хотя, вру: иллюзий не было, а вот разочарований (да еще каких!) хватало.
Расскажу самый запомнившийся мне случай:
Промозглым декабрьским утром я иду в школу, по обыкновению спрятав нос в варежку. На дороге трое рабочих возятся с канализационным люком. Один из них сразу привлекает мое внимание – он очень молод и просто сказочно красив. Я продолжаю свой путь, слегка замедлив шаг, не в силах оторвать от него глаз. Паренек вдруг поднимает голову и перехватывает мой взгляд. Он, видно, привык пользоваться успехом у женщин, поэтому не отводит глаз в сторону, а весело подмигивает мне, и с сияющей, прямо-таки неотразимой, улыбкой произносит:
– Что, носик замерз?
От неожиданности я отрываю руку от лица и утвердительно киваю.
– Нич-ч-чего себе носик! В варежку не помещается! – и все рабочие дружно смеются.
Это была травма, несовместимая с жизнью! Умереть, исчезнуть, провалиться на месте, хотя бы в тот самый люк, вокруг которого стоят заливающиеся весёлым смехом рабочие! Но они наверняка вытащат меня оттуда, живую или бездыханную, но в любом случае все с тем же длинным красным носом! Нет уж, дудки! Я ускоряю шаг, стараясь не перейти на бег, потому что бег – это бегство, а мне, несмотря на огромное желание перестать существовать, всё-таки очень не хочется, чтобы они поняли, как этот красавец ранил меня в самое сердце своей жестокой шуткой.