Versipellis

— Знакомы, — не стал скрывать я. — А что помощник статс-секретаря может сказать о положении вещей во власти?

Это был рискованный шаг с моей стороны: здесь рядом находились "его" оборотни и ничего не мешало бы им меня прикончить, захоти Малакода этого. Но он ответил:

— Не самые приятные вещи.

— Рассказывай, у меня время есть. Но, — я понизил голос и даже не заметил того, каким грубым он сделался. — Если что-то решишь утаить или наврать — будешь ждать гостей.

— Это шантаж?

— Ультиматум, — с этими словами я откинулся на ствол ели, приготовившись слушать.

Десять лет назад…

Волчонок, притаившись в густой траве, смотрел на то, как трое охотников, гогоча, фотографировались с телами его родителей. Мама ещё хрипела и сын чуть было не сорвался с места, чуть было не выдал себя, не побежал к ней. Прозвучал выстрел и слезы застелили его взор. Он опустился наземь, в последний раз вдыхая запах родного леса.

Спустя полгода…

Малакода дрался, не жалея себя. Это он поймал зайца! Больного, старого, но догнал и убил сам! Как смеет этот волк отнимать его добычу? Он в стае, ему хватает еды, почему он позарился на чужое? По морде потекла липкая струйка крови. Подросток испугался и разжал челюсти на тушке. Противник тут же выхватил её и унес с собой, оставив побежденному лишь кусочек уха.

Месяц спустя…

— Выгоните этого проходимца! — кричал альфа.

Волка-одиночку тут же обступили несколько воинов-гамм, оттесняя от логова, куда только что вошла его первая в жизни самка. Они рычали и делали выпады, давая шанс уйти без потерь. Малакода смотрел на неё, в её грустные глаза, подрагивающие ресницы и на спину — она отвернулась от него, прильнув к отцу, вожаку стаи. И он побежал.

Тремя месяцами после…

Оборотень случайно забрел на самую опушку нового для себя леса. Его тело шаталось, а взгляд плыл. Всё, что он ощущал в тот миг — непреодолимый голод. А впереди, всего-то за одной низкой оградой, паслись овцы. Будто в трансе он рванул туда и схватил ягненка, перемахнул с ним через забор и, не в силах больше тащить добычу, уселся прямо на открытой местности.

— А здесь у нас парнокопытные. Поголовье — пятьдесят штук, но мы будем расширяться, — услышал он отдаленный звук.

Прозвучал щелчки камер и ласковый женский голос:

— Какие хорошенькие!

— Да, наш город уже увеличил темпы роста в сельском хозяйстве и мы будем всячески помогать, чтобы так было и дальше, — раздался грубый низкий голос, явно не обращённый ни к одному из первых. — Покажите-ка телезрителям, чем вы их кормите.

— Конечно-конечно. Давайте чуть обойдем сарай.

Теперь Малакода мог их видеть: с десяток людей, несущих камеры, микрофоны и листы бумаги вились за спинами мужчины в костюме, девушки в коротком платье и дедка-фермера. Волк с интересом разглядывал их, припав к земле. Они были совсем не похожи на тех охотников — такие… цивилизованные.

— Для овечек очень важна хорошая экология, — продолжал рассказ старик. — Вот, посмотрите! Лес, полянки — красота!

Объективы, все как один, повернулись и оборотень, смотря во все глаза на них, остолбенел.

— А-а-а! Волк!

— Председатель, первая леди, пожалуйста, вернитесь в машину.

— У меня есть ружье, я мигом! Только не уезжайте, у меня ещё коровки, там, дальше, и утки!

— Ты куда пошла? Это хищник! — вновь зазвучал низкий голос, принадлежавший председателю правительства.

— А по-моему он милый, — отмахнулась от него женщина. — Да, мне он нравится.

Месяц спустя…

— Ты можешь говорить, можешь становиться человеком и полу-волком, можешь носить одежду, но не можешь сделать то, что я приказала?!

— Нет, — смотря в пол, отвечал Малакода.

— Неверный ответ.

Она натянула поводок и острые шипы впились в его шею. Лапы, пристёгнутые к клетке цепями, звякнули и он повалился на пол, когда каблук ударил его промеж глаз.

Три месяца спустя…

— Леонард, ты просто не понимаешь…

— Того, что какое-то отродье имеет твою жену, а ты на это смотришь? Нет, не понимаю.

— Да, я не об этом, — отмахнулся председатель. — Рассказал по-дружески, называется. Ты подумай с другой стороны.

— Нет, уж. В такой ситуации я не хочу ни с одной стороны быть. Боже мой, она и сейчас там стонет? Какая же мерзость.

— Слушай, ей нравится. Она сама захотела, я тоже был не против. Давай закроем тему.

— Напротив ты был, — вздохнул Себула. — Ну так, с какого ракурса ты предпочитаешь об этом думать?

— Экономического. Просто представь, сколько в них силы и как мы в пару лет займем ими все черные работы. Дешёвый труд — всегда в кассу!

— Ага, очень дёшево ты золотые ошейники покупаешь и шампуни для мягкости шерсти.

— А ты прав… — задумался председатель. — Нужно эти расходы записать в федеральный бюджет. Думаю, Марк мог бы быть каким-нибудь помощником.

— Кошмар, ты ещё и кличку ему дал, — запричитал Леонард Себула. — Ну-ну, и каким же помощником он будет? По делам супружеского ложе?

Год спустя…

Малакода, а теперь уже Марк, появлялся в здании правительства лишь несколько раз в месяц. Статс-секретарь, который прекрасно понимал, что не за академические знания к нему представили этого парня, всячески отмахивался от него и просил приходить только на общие собрания. Впрочем, "госпожа" была против даже этих часов без её контроля. Но её муж настоял, сказал: "Пусть хоть так образовывается, а то живёт с нами, а поговорить не о чем". Тогда то он, разбирая корреспонденцию, и нашел письмо на свое имя.

"Мой дорогой друг, я знаю, кто ты. Не спрашивай как и кто я такой — у нас будет время познакомиться. Просто знай, что действиями министров наш вид скоро будет под угрозой. То, о чем они говорят — лишь красивая обложка, а за ней — годы порабощения. Помоги мне, всем нам, а я постараюсь помочь тебе. С уважением и желанием плодотворного сотрудничества, А."

Сейчас…

— И когда началась адаптация я уже вел переписку с Арманом. Копировал документы, все, которые попадали мне в руки, без разбора и отсылал ему. А он разрабатывал, как мне тогда казалось, план моего высвобождения, — продолжил рассказ Малакода и каждое слово давалось ему с трудом. — Но прошел год, второй, а я все также жил на правах игрушки. Меня даже начали выводить в свет — на приёмы, некоторые выездные мероприятия и банкеты верхушки. Не афишируя, кто я, конечно.

Он замолчал на минуту, перевел на меня взгляд — сломленный, ожесточенный, разочарованный во всем и во всех. А когда вновь заговорил, в голосе его звучала сталь:

— Я не хотел быть там, Алекс. Не хотел ввязываться в подпольные стратегии Армана, не хотел адаптации, не хотел ни поста, ни побрякушек — ничего. Только лишь свободы. Но ещё больше года жил так. А потом…

Он отвлекся, будто специально, чтобы не рассказывать дальше, вскочил и подбежал к "своим волкам". Малакода начал кричать на них, пинать ногами, призывая не разлёживаться, а продолжать тренировку. И они послушались — снова разбились по парам и начали бои.

— А потом, — резко сказал он, усаживаясь рядом. — Я сбежал. На одном из званых ужинов затерялся в коридорах особняка, сиганул в окно и ещё неделю шарахался по пригороду. Нашел это место, вырыл землянку, выходил охотится, пока меня не поймали. Председатель хотел отправить на "строгую адаптацию", но его жена убедила в том, что это слишком, а из волков в городе такого "качественного любовника" она больше не найдет, — он закрыл лицо ладонью и глухо рассмеялся. — Да… Здесь все пять лет бомжи хозяйствовали, мы прогнали. А дальше ты знаешь.

Я не осмелился это никак комментировать. Малакода предстал передо мной в совсем ином свете и, наверное, единственным морально-правильным решением было прямо сейчас от него отстать и исчезнуть. Но я, все таки спросил:

— То есть ты никогда не имел прямого отношения к власти и "Новой политике"?