Страница 12 из 43
Но были особые мотивы недовольства и у неимущих слоев. В сводке, составленной на основе анкетного обследования 1790 г., среди причин «бедности» и «нищенства» в очагах будущего мятежа особо подчеркивались такие, как отсутствие работы и дороговизна продуктов{97}. Упадок сельских ремесел, широко распространенных в Може и других районах, также считают серьезной причиной недовольства революцией.
По всем признакам в районах вандейского мятежа буржуазная республика столкнулась не со средневековой «глыбой». Аграрная эволюция происходила и здесь, но медленно, в консервативном русле, без обострения социального антагонизма. Сохранялись традиционный уклад жизни, традиционная вера крестьян и их патриархальные отношения с кюре и изобиловавшим в этих небогатых районах мелким дворянством. Обострение социального антагонизма принесла революция, и крестьянство противостояло вторжению в привычный мир новых отношений, носителями которых были буржуа из окрестных городков и городов. В Вандее слаборазвитый экономически город не вел, а отталкивал деревню. Предоставленная сама себе вандейская деревня пошла в копце концов за своими католическими пастырями и роялистским дворянством, поскольку те составляли часть ее традиционного мира.
Специфика социальных отношений, экономического и политического положения районов вандейского мятежа, безусловно, предопределила особый характер борьбы, но и у крестьянства других областей Франции были веские причины для недовольства аграрной политикой, которую проводили буржуазные круги, захватившие в результате революции власть в Учредительном и Законодательном собрании страны. Озабоченные ограждением интересов той части буржуазии, которая присваивала феодальную ренту, жизненно заинтересованные в нерушимости принципа частной собственности, правившие страной, они сопротивлялись радикальному решению аграрного вопроса. Деятельность жирондистского Конвента не была исключением.
Крестьянское движение весной 1792 г., которое А. В. Адо по размаху и значению сравнивает с «жакерией» 1789 г.{98}, нанесло сильный удар по феодальным отношениям и отразилось после победы восстания 10 августа в ряде декретов Законодательного собрания. Право феодалов на сохранившиеся формы повинностей и выкуп за них становилось труднодоказуемым. Следовало представить подлинные акты о первоначальной уступке земли, т. е. документы XV–XVI или еще более ранних веков. И хотя крестьянство в массе прекращало выплату повинностей, во-первых, даже в 1793 г. это явление еще не было повсеместным, а во-вторых, крестьяне были озабочены юридическим закреплением завоеванного положения. Для полной ликвидации феодальных отношений и в качестве гарантии против возвращения старых порядков крестьяне требовали сожжения феодальных грамот.
Жирондистский Конвент не пошел навстречу этому требованию. Он упорно стремился защитить интересы собственников, землевладельцев, в том числе и бывших феодалов, от притязаний крестьян. «Право собственности должно уважаться, в чьих бы руках она ни находилась», — писал 21 декабря 1792 г. министр юстиции Гара, призывая Конвент оградить бывших феодалов от попыток крестьян добиться возмещения убытков, понесенных ими в результате различных столкновений с сеньориальной администрацией (различные штрафы и т. п.){99}. Принцип «уважения к собственности» побудил жирондистов в феврале 1793 г. возражать против принятия декрета о прекращении дел и немедленном освобождении крестьян, обвиненных в правонарушениях, которые были совершены во время антифеодальных выступлений{100}.
Сохранение остатков феодального режима было не единственным и, вероятно, не главным в политике жирондистов, что вызвало недовольство крестьян. «Когда в последние годы старого порядка крестьянин спрашивал себя, как ему облегчить свою нужду, он, прежде всего, начинал помышлять о том, чтобы получить немножко земли»{101}. По мере ликвидации феодального гнета проблема крестьянского малоземелья все более выдвигалась на передний план.
Революционное государство в 1792–1793 гг. располагало реальными возможностями по крайней мере частичного решения этой проблемы. В его руках находились два крупных земельных фонда: владения церкви и эмигрантов. Однако при распродаже первого, изрядно продвинувшейся к этому времени, львиную долю захватила более состоятельная городская буржуазия. Крестьянство было жизненно заинтересовано в устранении столь могущественного конкурента и поэтому требовало распределения второго фонда — владений эмигрантов без торгов мелкими участками с выплатой в рассрочку или за ренту.
Требование крестьянской массы нашло отражение в одном из последних декретов Законодательного собрания (2 сентября 1792 г.). Однако постановлением 11 ноября Конвент приостановил действие декрета. В это время было отложено и решение вопроса о разделе общинных земель, в котором отдельные слои крестьянства, в частности беднейшего, видели способ смягчения своего безземелья.
Интересы крестьянской массы столкнулись с интересами буржуазии, и защищавшее последние жирондистское большинство Конвента, понимая, что оно не может навязать свою волю крестьянам, стремилось воспрепятствовать решению этих вопросов до лучших времен, до установления «порядка». Жирондистский Конвент так и не снял запрета с распродажи эмигрантских земель и в то же время успел вмешаться в продажу национальных имуществ первого рода (земель церкви). 24 апреля 1793 г. был принят декрет, запрещавший «ассоциации в составе всего или значительной части населения коммуны для покупки предназначенного к продаже имущества и последующего перераспределения его или раздела между указанным населением»{102}.
Крестьяне лишались эффективного средства в борьбе на торгах с более денежными конкурентами из городской буржуазии. Придание декрету обратной силы еще более подчеркивало насильственный характер этого враждебного крестьянам законодательного акта. В результате все покупки крестьянами земли, сделанные посредством складчин, оказались под угрозой.
Был еще один вопрос, в котором политика жирондистского Конвента вызывала сильное возмущение значительной части сельского населения. Столкнувшись в первые недели своей деятельности с возобновлением движения «таксаторов цен» — протестом деревенской бедноты департаментов парижского района и других областей товарного хозяйства против дороговизны хлеба, Конвент по настоянию жирондистов направил в эти районы войска, и такие же жестокие репрессии, как в апреле 1792 г., еще до свержения монархии, «восстановили порядок в Босе»{103}.
Борьба за таксацию цен нагляднее всего отразила процесс складывания объединившего городскую и сельскую бедноту антижирондистского фронта. Та же осень 1792 г. ознаменовалась мощной вспышкой борьбы плебейства за установление твердых цен на зерно и другие предметы первой необходимости. О том, какое значение придавал таксации народ, свидетельствуют петиции: от 19 ноября 1792 г. выборщиков департамента Сены и Уазы, от 29 ноября секций и Коммуны Парижа, от 12 февраля 1793 г. парижских секций и др. Требование установить максимум цен обосновывается в этих документах необходимостью достижения тех целей, ради которых народ совершал революцию.
«Граждане законодатели! — обращались 12 февраля 1793 г. к членам Конвента посланцы парижских секций. — Недостаточно провозгласить, что мы являемся гражданами Французской Республики; нужно еще, чтобы народ был счастлив; нужно, чтобы у него был хлеб, так как там, где нет хлеба, нет и законов, нет свободы, нет Республики»{104}.
Развивая эти мысли, Шометт двумя неделями позже говорил в Конвенте: «Бедняк ли, богач — всякое вообще сознательное существо стремится изменить положение вещей и совершает революцию только для того, чтобы жить счастливее. Революция, предоставив богачу свободу, дала ему бесконечно много. Бедняку она также дала свободу и равенство; но, для того чтобы пользоваться свободой, нужно жить, а бедняк не может жить, если нарушена справедливость в соотношении между ценой труда и ценой товаров, необходимых для его существования»{105}.