Страница 38 из 49
Недовольство установленными властями с логической последовательностью подталкивало людей с большим вниманием отнестись к политическим оппонентам Лафайета, Байи и их единомышленников. Увеличивалось число республиканцев, и их пропаганда находила все более сочувственный отклик. Наряду с голосами известных сторонников республиканского строя — Робера, Демулена, Кондорсе — теперь раздавались голоса десятков их недавно обращенных последователей и сторонников.
В первые годы революции у французов, и особенно парижан, быстро сложилась привычка высказывать вслух свое мнение по любому политическому вопросу. И вот летом и осенью 1791 г. на улицах Парижа, в садах Пале-Руаяля и Тюильри, в кафе все чаще стали звучать республиканские речи. Власти были бессильны бороться с этой спонтанной и даже непреднамеренной агитацией. Хроникер повседневной политической жизни, газета «Бабийяр» то и дело сообщала о случаях подобной агитации.
В Септ-Антуапском предместье расклеивались афиши, в которых неизвестный автор призывал народ повесить короля, королеву и все их семейство. Полиции удалось арестовать расклейщика, им оказался юный ученик сапожника, которому хозяин поручил это дело{181}. В одном из кафе республиканские идеи попробовал пропагандировать депутат колониального собрания острова Гаити, по завсегдатаи на него зашикали, и он вынужден был ретироваться{182}. По-иному развивались дискуссии на улице, где нередко в них вмешивались рабочие, обеспечивая перевес одной пз сторон не только своими логическими построениями, по и другими способами. Осенью 1791 г. обозначился переход значительной части парижских рабочих на позиции республиканизма. В этом отношении характерна сцепка, описанная газетой «Бабийяр». События развернулись перед афишей «Крик петуха», имевшей либерально-монархическое содержание. Кто-то из добропорядочных граждан отметил, что «петух» может уже не столь усердствовать, защищая монархию, республиканцы более не смеют высовываться. На что другой гражданин в круглой шляпе ему тут же возразил: «Республиканизм в сердцах всех патриотов, «штыки принудили его скрыться, но это ненадолго». (В это время к говорившим приблизилась большая группа рабочих.) «Я отлично понимаю, — продолжал человек в шляпе, — почему активные граждане любят «петуха» и короля. Монархия защищает состояния и предохраняет от народных выступлений. Но что за дело неимущим до правительства, которое заботится лишь о сохранении собственности, для них его деятельность бесполезна, а часто и опасна. Большинство людей отнюдь не являются собственниками, по суверенитет осуществляет именно большинство. Мы хотим правительства, которое поделило бы богатства между всеми людьми и на всех жителей страны в равной степени возложило бы общественные обязанности. Подобное может дать только Республика. Те, кто отстаивает монархию, — враги народа и равенства». Воодушевленный этими словами ребенок протянул руку, чтобы сорвать афишу, но ему помешали, а на оратора даже кто-то замахнулся тростью, но республиканца загородили рабочие. Оказавшийся вблизи патруль Национальной гвардии предотвратил столкновение{183}.
На споры и раздумья о государственном устройстве Франции, об ее экономическом положении, отношении к королю осенью 1791 г. все больший отпечаток стало накладывать ощущение неизбежности войны. Либералы-конституционалисты обвиняли демократов в том, что именно их бунтовщические взгляды вызывают опасения европейских дворов и принуждают монархов начать превентивную войну, пока «революционная зараза» не перекинулась на их страны. Простой люд ожидал войну со смешанным чувством гнева и страха.
Осень и первая половина зимы 1791/92 г. прошли спокойно. В народе по-прежнему жаловались на нехватку серебряной монеты, поругивали Национальную гвардию… Изменилось разве что отношение к войне. Воинственную декларацию Бриссо, произнесенную 20 октября в Законодательном собрании, многие восприняли с энтузиазмом. Спекуляция на чувстве национальной гордости нередко приносит большие политические дивиденды, но в то же время это один из самых опасных видов спекуляции, ибо он прямым путем ведет к войне.
Осенью 1791 г. воинственные настроения охватили большую часть населения, особенно в городах. Угар веры в спасительную роль насилия начал распространяться по стране. Сильные личности из правящих классов помышляли об экономических выгодах, территориальных приобретениях, удовлетворенных амбициях; простые люди Франции думали о свободе своей родины, защите очага, помощи таким же, как они, бедным и обездоленным в борьбе против тиранов. Ни те ни другие не догадывались, что от войны потеряют все. Среди политиков-демократов Робеспьер чуть ли не единственный считал, что интересы революции требуют не разжигания войны, а, наоборот, максимума усилий, чтобы ее избежать{184}.
Впрочем, вспышка энтузиазма осенью 1791 г. длилась недолго. Повседневные заботы даже самых воинственных бедняков вынуждали их забывать о героическом ради удовлетворения простых человеческих нужд.
Экономические неурядицы могут долго действовать людям на психику, вызывать возмущенные разговоры, пересуды… год, два, десять, но в один прекрасный момент наступает предел терпению. И от слов народ переходит к делу. Французы редко бывали склонны терпеть экономический маразм годами. Продолжавшееся в течение 1791 г. падение стоимости ассигнатов привело к серьезному обесцениванию зарплаты многочисленных категорий наемных работников. Возраставшая эмиграция дворян и духовенства вызвала хронический кризис в ряде ремесленных профессий. Непосредственным толчком к народным выступлениям в январе 1792 г. послужили перебои в снабжении столицы сахаром и кофе и резкий рост цен на сахар, кофе и другие продукты питания.
В предместьях Сент-Антуан, Сен-Марсо, Сен-Дени, в секциях Гравилье и Бобур женщины из простонародья врывались в магазины, заставляли торговцев продавать товары по прежним низким ценам. Лишь отряды полиции и Национальной гвардии сумели защитить буржуа от «народной таксации».
20 апреля 1792 г. Франция объявила войну королю Богемии и Венгрии (такой формулой подчеркивалось, что Франция собирается воевать с королевским домом Габсбургов, а не со Священной Римской империей). Французские войска вступили на территорию Бельгии. Патриоты ожидали побед французского оружия и восстания бельгийцев, но бельгийцы не восстали, а французская армия вскоре начала отступление. Можно было не читать газету Марата и не слушать речей Робеспьера, мысли об измене приходили в голову даже людям, неискушенным в политике. Давно утвердившееся в общественном сознании мнение, что королева Франции — глава ненавистной «австрийской партии», не требовало дополнительных доказательств. Но теперь и Людовик ХVI не внушал доверия. Королевская власть становилась невыносимой, нельзя было вести войну имея во главе государства изменника.
Неудачи французской армии поставили страну перед угрозой иностранной интервенции. Требовались срочные меры по укреплению государственной безопасности. Законодательное собрание под влиянием широкого общественного негодования приняло в конце мая — начале нюня три декрета: о высылке неприсягнувших священников, роспуске королевской гвардии и создании под Парижем 20-тысячного лагеря федератов. Король, уверенный в близкой победе интервентов, согласился только на роспуск своей гвардии, а два других декрета утвердить отказался. 13 июня он уволил в отставку министров-патриотов. пользовавшихся народной поддержкой, и призвал к власти фейянов.
Зрелость гражданского сознания патриотически настроенных парижан в годы революции не раз проявлялась в том, с какой мужественной легкостью они переходили от разговоров к делу. Негодование поведением двора закончилось 20 июня массовой демонстрацией и подачей петиции Законодательному собранию и королю.
20 июня батальоны Национальной гвардии Сен-Мар-сельского и Сент-Антуанского предместий, подмастерья с пиками, лавочники, мужчины, женщины, дети продефилировали по улицам Парижа, передали свою петицию депутатам Собрания. А вечером, возможно, в немалой степени неожиданно для самих себя демонстранты оказались в королевских апартаментах. Королю пришлось выслушать достаточно энергично выраженные требования национальных гвардейцев и простолюдинов. Раздавались возгласы: «Долой право вето! Вернуть министров-патриотов!» Коронованную особу запросто называли «толстым Луп», время от времени демонстранты выкрикивали: «Дрожите тираны, вот санкюлоты!»{185}