Страница 39 из 40
– А и правда, Александр, повод нам драться себя исчерпал совершенно, – говорил он по-русски. – Вы сделали для меня слишком многое, признаю то безоговорочно. Спасли жизнь моему императору, спасли жизнь мне, наконец. Теперь, как бы я ни старался, мне нечем будет вам отплатить. Я готов снять перед вами шляпу и подать вам руку.
Но тут вся горечь, вся досада, копившиеся во мне, выплеснулись наружу.
– Вот уж дудки, Евгений! – вырвалось у меня из души по-простонародному, по-русски, однако ж отчасти я совладал с собою и перешел на французский: – Лейтенант де Нантийоль, наш поединок не был пустою забавой. Он должен быть завершен.
Воцарилась тишина. Безмолвный мрак стал предо мною, как неотвратимая бездна. Пути назад уж не было.
– Что ж. Ваше решение заставляет меня уважать вас еще больше, поручик, – проговорил строгий и холодный голос Найнтийоля. – Я к вашим услугам. С вашего позволения я пойду первым, так как отлично различаю в темноте. Идите на звук моих шагов и не споткнетесь.
Мы покинули дом тем же путем, что и в тот раз, когда Полина Аристарховна остановила нас сообщением о «важных вестях». На сей раз обошлось. Дом казался совершенно безлюдным, брошенным, словно его оставили разом все – и грозные гости, и растерянные хозяева.
Новый день начинался ясной августовской тишиною, настоянной за ночь, лазоревым небом и сизою дымкой, терпкой и бодрящей… Мы условились с Евгением, что он, как только заберет свою саблю, догонит меня по дороге на ту же поляну, где состоялся поединок не поединок, а целая битва с егерями де Шоме.
Природа ожидала солнца, жизни нового дня, а я – не знаю чего. На душе было горько, мысли саднили. Вдруг изумился я до глубины души: ведь только сутки прошли с тех пор, как выехал я в разведку, разодетый французом – императорским порученцем! Ровно сутки! И сколько всего в эти сутки вместилось: несколько уж раз мог я погибнуть, успел побывать в двух чужих обличьях, поужинать с самим Бонапартом и… и влюбиться! И вот теперь сей удивительный день жизни может превратиться в сон, исчезнуть, как вот сия обильная роса под ногами, спустя каких-нибудь четверть часа или даже раньше. А вот ежели теперь я изловчусь и с Божьей помощью убью своего соперника, так ведь тоже душа не на месте останется, жалеть ведь стану всю оставшуюся жизнь. Прислушался я к себе: точно! буду жалеть! Отчего не родился я с душою простого солдата, как мой брат?
Евгений догнал меня у самой поляны битвы. Он странно, весьма загадочно улыбался.
– Вы, часом, не передумали? – спросил он, прищурясь.
– Помилуйте, лейтенант, – отвечал я, чувствуя, что мы поменялись ролями: теперь во мне самом, как увидал я Евгения необъяснимо веселым и словно беззаботным, нарастала презрительная холодность. Истинно, заразился от французов!
– В таком случае, нечего время попусту терять, – с тою же легкой улыбкой вздохнул он, отошел в сторону, обратился ко мне. – Вы готовы?
– Начнем, пожалуй, – кивнул я.
Он отдал мне саблей честь, мы стали сходиться.
– Стойте на месте и не двигайтесь более! – вдруг раздался грозный глас.
Будто во мне самом взорвалась бочка пороха, жаром выбило из души моей всю французскую заразу. Кажется, вздрогнули мы оба от сего повелительного гласа, колыхнулись наши сабли.
О, нет, не богиня Афина приближалась к нам, воодушевляя на брань, и не легендарная Брунгильда, вышедшая сразиться с тем, кому суждено стать ее супругом, и не Герсилия, устремленная примирить врагов хотя бы ценою собственной жизни! На нас наступала истинно Немезида, богиня мщения! В руке, наперевес, она держала кавалерийский пистолет… И как же она была прекрасна!
Одетая в темную амазонку, придававшую ей большее изящество и стройность, Полина Аристарховна была бледна, и черты ее утончились. Виделось, будто ступает она, не моча туфель, прямо по дымке, стелющейся над сырой травою и взвихривающейся от ее поступи.
– Что же вы делаете, господа офицеры! Что же вы такое себе позволяете! – громко укорила она нас еще издали.
Голос ее остался столь же грозным, но и – надтреснутым… и вообразился мне огромный надтреснутый утес, готовый обрушиться на обжитую равнину.
Полина Аристарховна для пущего устрашения приподняла пистолет, и дуло его, будто смертельный маятник, отбивающий последние мгновения жизни, теперь качалось между нами с Евгением.
Глаза ее сверкали молниями, но губы… побледневшие губы ее, как бы судорогой сведенные, выдавали невыразимое страдание, а вовсе не гнев.
Она подошла… и будто наткнулась на невидимый барьер шагах в трех от нас. Пистолет, несомненно заряженный и готовый к делу, лег стволом на другую ее руку… и теперь она держала его, точно котенка.
– Что же выходит? Ваша дуэль, ваша вражда, кою мне тот седоусый капитан расписывал, – вовсе не сказка, не часть интриги, долженствующей обморочить неприятеля… а горькая и постыдная правда? – вопрошала Полина Аристарховна, вся содрогаясь от душевного озноба, а вовсе не от рассветного холода. – Враг был – вы выручали друг друга… и лишь затем, чтобы, когда он отойдет, друг друга проткнуть?
– Увы, Полина Аристарховна, вы прямо в яблочко попали! – все так же загадочно радуясь чему-то, ответил Евгений. – Наша вражда стара, как мир. – Он искоса глянул на меня и, могу поклясться, подмигнул лукаво. – Да вот обстоятельства всякий раз противодействуют завершить ее с честью… и притом в самую последнюю минуту.
– Вы мне сейчас говорите про честь, Евгений Георгиевич? – с тяжким упреком произнесла Полина Аристарховна (надо же, как успел представиться Евгений!). – Про так называемые «обстоятельства»? Разве не Провидение разводит вас каждый раз, вздорных дуэлянтов?
– О, по поводу Провидения – прошу покорно, к моему сопернику, – усмехнулся Евгений, указав на меня острием сабли… однако ж не подняв ее высоко.
И Полина Аристарховна обратилась ко мне. Так, видно, на Страшном Суде буду я выглядеть в собственных глазах, как в те роковые мгновения.
– А вы, Александр Васильевич… вы бились, как лев, против целых полчищ неприятеля, не щадя живота своего, чтобы спасти жизнь своему соратнику… но нет, оказалось – сопернику, коего вы сами желаете убить… И лишь обстоятельства повкуснее изыскиваете… приличный соус для блюда, не так ли?
Взор ее жег, жег мое сердце жгуче геенны огненной!
– Простите меня, Полина Аристарховна! – проворочал я пересохшим языком.
– Наконец, вы – русские воины! – с силою античного оратора произнесла она, отступив на шаг. – И в сию тяжкую для Родины пору вы продолжаете сводить ваши мелкие счеты… И я вовсе не желаю знать, что могло послужить поводом к вашей давней ссоре! Не желаю!
О, легко можно было вообразить, какой повод мог первым прийти ей на ум… вернее, на сердце! Щеки ее пошли алыми пятнами.
– У вас сам Бонапарт был в руках! А вы… вы…
Казалось, вот сейчас она и разрыдается, уже не в силах терпеть боль душевную, не то чтобы превозмочь ее.
Я тщетно искал годные слова. Но Евгений – о да, надо воздать ему должное!
– Полина Аристарховна, простите меня великодушно, – сделав страдальческую мину, громко изрек он. – Во всем виновен только я один!
Полина Аристарховна растерялась и быстро сморгнула слезы:
– Вы, Евгений?!
Она вглядывалась в него, как бы пытаясь различить вину… и не находя ее. Она не желала разочаровываться ни в ком из нас!
Облик Нантийоля вновь чудесно изменился, приняв подобающий признанию высокомерно-снисходительный, истинно французский вид.
И Евгений заговорил на родном наречии. Настал миг, когда тайное должно было открыться явным.
– Я виновен перед вами, мадемуазель Полина. Я не тот, за кого себя выдаю. Поначалу я сказал вам, что являюсь русским офицером, разведчиком, а Александр – француз, но тайный враг Бонапарта, республиканец… и я его завербовал. Однако в действительности все как раз наоборот. На самом деле Александр – истинно русский офицер безукоризненной чести и поразительного благородства. А вот я – как раз чистокровный француз, присягавший императору Наполеону Бонапарту, воин его Великой Армии. Позвольте представиться – Эжен-Рауль де Нантийоль, особого конно-егерского полка лейтенант. Коротко говоря, французский разведчик – я.