Очерки кавалерийской жизни

Буянов хмурится.

– Так что же, черт возьми! Что я тебе, кукла или шут гороховый дался, чтобы ты надо мной шутки шутить вздумал! – с неудовольствием ворчит он.

– Да я по-товарищески...

– Гм... по-товарищески!.. Ты по-товарищески что-нибудь умнее выдумал бы, чем шутить-то надо мною.

– Ну, не сердись, Буянов! Я только так! Нехорошо сердиться.

– Да я не сержусь... Я ничего... Ну, что ж, выпьем, что ли?

– Можно.

– Ну и прекрасно! Вот умные-то речи и слышать приятно. Невмени, Господи, во грех младенцу твоему Аполлонию!

И опрокидывалась «рюмка примирения».

А сколько раз надували его жидки и всевозможные проходимцы и проходимки, прикидывавшиеся убогими, погорелыми, голодными, безместными, – этому он даже и счет потерял. Даст, бывало, какому-нибудь просящему пройдохе, переделится, что называется, последним рублишкой, а потом вдруг и скажет:

– А ведь, пожалуй, надул, подлец!

– И наверное, надул1 – подтвердит ему кто-нибудь из присутствующих: – У него и рожа-то такая.

– Ну, по роже не суди. Рожи всякие бывают: и косая, и прямая – обе есть хотят.

– А все-таки надул! – поддразнивают Буянова.

– Гм... Надул... А черт его знает, может, и не надул... Может, и в самом деле нужда человеку. Просит, стало быть, нужно. Ну, и конец тому делу!

А уж о том, чтобы выручить товарища, и зачастую в ущерб самому себе, нечего и говорить. С ним по поводу разных выручек разные курьезы случались, в числе которых, между прочим, происшествия с лядункой и с пожарной кишкой.

Происшествие с лядункой состояло в том, что у одного из товарищей Буянова, с которым он сожительствовал на квартире, перед самым смотром пропала вдруг лядунка. Искали, искали, всю квартиру перешарили – нет как нет лядунки, словно в воду канула. Буянов, недолго думая, великодушно отдает ему свою собственную, а сам выезжает в строй без лядунки.

– Господин корнет, где ваша лядунка? – грозно вопрошает его производящее смотр начальство.

– Тут недалеко, по соседству, ваше превосходительство, в экстренном отпуску находится, – отвечает Буянов, ловко отдавая салют своей саблей.

– Извольте отправляться на месяц на гауптвахту!

– Слушаю, ваше превосходительство.

И Буянов высиживает свой термин на полковой гауптвахте.

Но едва успели его выпустить из-под ареста, как случилось происшествие с пожарной кишкой.

В городе N, где расположен был полковой штаб и где население более чем на две трети состоит из евреев, случился вдруг пожар. Живо пошел трещать и свистать огонь по жиденьким, скученным, закоулочным еврейским постройкам. Буянов одним из первых прилетел на место пожара. Он то и дело кидался в лачуги, спасал пожитки погорельцев, тушил, заливал, работал и багром, и топором и вообще выказывал деятельность необычайную, изумительную. Пожарная работа была одной из любимейших сфер его деятельности, и он сам называл себя «большим любителем пожаров». Приехала наконец пожарная команда, – Буянов и с нею действовал: направлял кишку, до седьмого пота работал около насоса, накачивая воду, и ушел с места тогда только, как заливались последние дымящиеся головни, – ушел, перепачканный сажей, залитый водой, оборванный, усталый и голодный, но как нельзя более довольный своей деятельностью.

Вдруг на другой день получается в штабе бумага, в которой значится, что «полицейское управление города N, отдавая вполне заслуженную дань признательности N-ского уланского полка корнету Буянову за оказанное им энергическое содействие пожарной команде, вместе с сим имеет честь объяснить, что вследствие чрезмерно энергического усердия к делу корнета Буянова пожарная кишка в нескольких местах оказалась порванной, насос же – испорченным; а посему полицейское управление покорнейше просит, дабы было сделано достодолжное распоряжение, ввиду соблюдения казенного интереса, о взыскании с корнета Буянова 83 рублей и 3/4 копейки серебром на покрытие ущерба, коему подверглись означенный пожарный насос совокупно с кишкою».

И Буянов – хочешь не хочешь – поплатился за кишку, или, пожалуй, за собственное великодушие и усердие, почти всем своим третным жалованьем. И подобные-то казусы случались с ним чуть не на каждом шагу.

Я уже сказал, что к числу самых достопримечательных качеств Буянова относится полнейшая неисправимость как в достоинствах, так и в недостатках. Поэтому Буянов опять-таки недолго наслужил в N-ском уланском полку.

Перевели его в полк в начале мая, а в начале августа уланская бригада выступила в осенний кампамент. Сбор назначен был в окрестностях одного сквернейшего местечка, населенного опять-таки по преимуществу жидами. В самом местечке стали штабы обоих полков и расположилось от каждого полка по одному эскадрону, а остальные эскадроны разбросались в окружности по соседним деревням. Буянов занял себе квартиру в самом местечке. Все, что только можно занять под жилье, было уже здесь занято, а потому квартира Буянова могла назваться квартирой в одном лишь метафорическом смысле. Он поместился на сорном еврейском дворе в узеньком и тесном срубике без крыши, роль которой играли еловые и ольховые ветви, накиданные на потолочные поперечины. Эти срубики служат для зажиточных евреев местом времяпровождения в дни осенних праздников, известных под именем «кучек» и установленных в воспоминание сорокалетних странствии по пустыне Синайской.

И вот в одной из таких «кучек» и поместился корнет Буянов. Кое-как приладили ему дверь и оконце, кое-как набросали на потолок доски, какие случились в хозяйстве под рукой, да накидали на доски несколько ветвей. В дождик хоть и капало сверху, но все же это была квартира. Поставил Буянов себе тут походную кровать, завесил одну стену ковром, на котором красовались у него две сабли, кобура с револьвером, мундштук с уздечкой, и тут же на гвозде торчала черная вице-шапка. В углу стоял уютный походный погребец с самоваром, стаканами, тарелками, кастрюлей, водочными флягами и прочей чайной и столовой принадлежностью; там же, заодно, вмещались: пара низеньких медных подсвечников, чернильница с песочницей, поднос и сапожные щетки. Сверх поименованных предметов Буянов приладил к окну треногий стол, на столе – складное зеркало с брильным прибором, перед столом поставил с одной стороны деревянную скамейку, с другой – опрокинутый ребром чемодан, который таким образом обратился у него в инструмент для сидения, – и вот вся меблировка буяновской квартиры была готова. Помещение, нельзя сказать, чтобы особенно комфортабельное, но на кампаменте лучшего, пожалуй, и не требуется. По крайней мере, Буянов был им вполне доволен.

Однажды он находился в нехорошем расположении духа. В тот день, утром, происходили маневры – эскадрон против эскадрона, и случилось так, что N-ские уланы вместе с Буяновым были внезапно атакованы и взяты врасплох противником. Это обстоятельство подало повод офицерам другого полка, бывшим на сей раз счастливыми маневрными победителями, подтрунить над N-скими уланами; а подтрунивания, между прочим, были пущены в ход в присутствии Буянова, в корчме, выполнявшей роль трактира и бригадного клуба. Буянов покусывал ус, однако же отмалчивался или отшучивался, сознавая, что истина и право на сей раз не с ним. Но, придя к себе в «кучку», он уже не маскировал своего скверного расположения духа и, лаконически приказав денщику поскорей поставить самовар, улегся на кровать и углубился в чтение " Русского Инвалида ", что делал всегда, когда хотел поскорей заснуть.

Вдруг слышит он почти под самым окном у себя какой-то шум, свист, лай, уськанье, хохот...

– Огнев! Узнай, кой черт там?.. Что случилось?

– Рябка обижают, ваше бла-родие.

– Как? Нашего эскадронного Рябка?

– Так точно, ваше бла-родие, его самого.

– Кто обижает?

– Ас другого полка трубачский козел.

– Как козел обижает?

– Рогами, ваше бла-родие. Денщики уськают.

– Чьи денщики? Наши?

– Никак нет, ваше бла-родие, с другого полка... Ахвитантский денщик.

Буянов выглянул в оконце.