Очерки кавалерийской жизни

– Позвольте, господа, познакомить вас, – начал редактор, обращаясь к обоим, – господин Шмец, поручик Болиголова, о котором я вам говорил давеча.

Господин Шмец оскалил улыбкой свои щучьи зубы и протянул руку. То и другое было проделано им с очень изящной любезностью.

– Ваше имя давно уже известно мне по литературе, – пробормотал между тем поручик, памятуя дружеский завет насчет возможно большого количества комплиментов.

– А!.. А вы разве читаете? – спросил размякшим от удовольствия голосом польщенный автор, даже не сообразив, что вопрос был и глуп, и неловок.

«Кроме „Уставов“, ничего», – чуть было не сорвалось с языка поручика, но хорошо, что спохватился вовремя.

– О, как же! – поспешил он поддакнуть. – Ваши статьи об искусстве, это... это в своем роде... перлы... Я просто в восторге... и в особенности от последней статьи... Превосходно! Превосходно! Я, как и вы же, поклонник чистого искусства, а потому и ваш поклонник.

В улыбающихся глазах господина Шмеца показалось даже некое масло умиления. Он с чувством поспешил еще раз пожать руку поручика, который в это самое время думал про себя: «О, Болиголова, сколь ты врешь и сколь кривишь душою!»

– Мне очень приятно за наше время, – заговорил меж тем господин Шмец уже с некоторым нахальством признанного авторитета. – Да, именно, знаете ли, за наше время, когда, наконец, и под военным мундиром встречаешь иногда понимание и любовь к интересам высшего порядка.

«Ах ты, сшволач ты, сшволач!» – подумал при этом комплименте Болиголова, невольно как-то вспомнив любимое выражение и еврейский акцент Ицки Штралецкого. Но увы! Крутые обстоятельства решительно не допускали поручика ответить этому Шмецу за его комплимент так, как бы следовало по совести и как, наверное, ответил бы он, не будь у него этих проклятых крутых обстоятельств. А теперь вместо того пришлось только пробормотать нечто вроде, что давно уже, мол, желал иметь честь познакомиться с вами.

– Н-да, да... и мне самому тоже очень приятно, – растягивая слова, цедил сквозь зубы господин Шмец уже тоном некоторого покровительства. – А вы, вероятно, и сами кое-что пописываете?

«Кроме векселей и расписок, ничего», – хотелось бы ответить поручику, но... благоразумие пересилило, и он ограничился одним скромным «нет», произнесенным даже как будто со вздохом сожаления.

– Но это все равно! – как бы в утешение ему заметил литератор. – И мне, во всяком случае, будет очень приятно видеть вас у себя... Заходите как-нибудь...

– Когда позволите? – поспешил осведомиться поручик.

– Когда хотите, все равно... По вечерам только я обыкновенно в опере или во французском театре, ну, а потом, конечно, заедешь в какой-нибудь кабачок, вроде Бореля или Татар, поужинать... Я, знаете, люблю, – говорил Шмец несколько небрежным тоном и как-то все поеживаясь да поводя плечами, – эдак легкий ужин со стаканом доброго винца. А самое лучшее – приходите ко мне завтракать, – предложил он, – я завтракаю обыкновенно дома, в двенадцать часов... Мы закусим и потолкуем за доброю сигарой... Да вот что: приходите завтра – мой адрес известен редакции, а впрочем – вот моя карточка. Ровно в двенадцать вас будет ожидать уже сочный кусок ростбифа. Мой повар готовит недурно – по крайней мере, я им пока доволен.

Последние слова свои господин Шмец произносил уже в дверях, возвращаясь в кабинет редактора, где все еще жарко спорила и кричала о чем-то компания сотрудников. Он считал, что достаточно уже обласкал представленного ему офицера и что аудиенция его с ним продолжалась тоже достаточно.

– Ну что, каково я подличал? – спросил Болиголова у редактора, когда наконец все литераторы разошлись.

– Отменно хорошо! – похвалил тот. – Я даже и не ожидал от тебя такого искусства. Теперь, брат, почти уже можно сказать, что дело в шляпе.

– Да, но, однако, он ведь и не заикнулся про дело-то.

– Мм... Видишь ли, он вообще об этой материи больше помалкивает, но это, в сущности, ничего не значит, и ты можешь быть совершенно покоен. Отправляйся к нему завтракать, но только ровно к двенадцати – не проспи и не прошалберничай! Он человек аккуратный и по этому же качеству судит о степени благонадежности своих клиентов.

– Да ты, голубчик, говорил ли с ним, предупредил ли его как следует? – озабоченно спросил поручик. – Меня все сомнение берет, что о деле-то он ни полслова.

– Эх, любезный друг! – махнул рукой редактор. – Уж раз завтракать пригласил и сам время назначил, так, стало быть, и говорил, и предупредил – не беспокойся! Приглашение к завтраку прямо означает, что дело твое на хорошей дороге. Без того, поверь, не пригласил бы!

И обнадеженный поручик успокоился до завтра. А вечером опять-таки застал он в своем номере терпеливо ожидавшего Ицку.

– Н-ну, и сшто? – спросил Ицка по-вчерашнему.

– Завтра! Завтра, майн аллерлибстер Ицка!

– Алеж зжвините, и вчора било зжавтра, и зжавтра стало вже сшиводню, а ви изнов мине говоритю «зжавтра»...

– Ну да: мне говорят «завтра», и я тебе говорю «завтра».

– Так. То зжавтра?.. И то вже будет за виерно?

– Надеюсь, наверное.

– Н-ну, то хай будет так. До сшвиданью вам, гасппшдин сперучник. Сшпите!