Страница 81 из 82
– А до каково гасштиницу прикажетю?
– В Бель-вю пошел, на Невский.
– В Бель-вю, сшлюхай! – не без гордого сознания собственного достоинства повелительно крикнул он извозчику, взгромоздясь с чемоданами к нему на козла, йцка был теперь горд и весел сознанием, что и он «тоже уф сшталицу», и притом «ехаит уф каретах» и, стало быть, может впоследствии у себя дома рассказывать «увсшяким сшволочам», как это он «бил на сшталицу» и как в каретах ехал.
Был у Болиголовы в Петербурге довольно близкий родственник и в то же время добрый друг, который занимался изданием одного весьма скромного распространенного журнала. На этом-то родственнике главнейшим образом и зиждились все надежды, планы и расчеты поручика; к нему-то он и поехал тотчас же, едва успел переодеться с дороги. После первых родственных приветствий и объятий причины приезда в Петербург были объяснены немедленно, тем более что родственник-редактор был уже заранее ознакомлен с этими причинами из писем поручика.
– Мм... Вот видишь ли, – заговорил он, несколько морщась и дружась, – в данную минуту дела мои несколько плоховаты: журнал идет мм... тово... то есть так себе, ни шатко ни валко, а коли говорить откровенно, то более, пожалуй, что и валко... Подписка слаба, сотрудники, бумага, типография, то да се ... Одним словом, не в авантаже обретаемся.
Болиголова при этом сюрпризе подсвистнул и, что называется, повесил нос на квинту.
– Но... это, в сущности, ничего не значит! – ободрительно продолжал редактор. – И я надеюсь, что могу помочь тебе во всяком случае.
– То есть как же это? – воспрянул духом поручик.
– А вот, видишь ли, есть тут у меня один... По части искусства пишет...
– Искусства деньги занимать, что ли? – улыбнулся Болиголова.
– Мм... н-нет, по части искусства вообще: о живописи, о скульптуре и музыке... больше всего все это с эстетической стороны... с высоты вечных идеалов...
– Ну, так что же? – спросил поручик. – При чем тут идеал и эстетика?
– А при том, что он в то же время очень полезный человек...
И я сам иногда в крутые минуты у него пользуюсь.
– Идеалами?
– Нет, деньгами.
– В займы дает, что ли?
– Да, на солидные проценты и под верное обеспечение или под верное поручительство.
– И идеалы сему не препятствуют?
– Нимало! Напротив, очень помогают. Я за это доставляю ему авторское удовольствие видеть свои статьи и свое имя в печати.
– И стало быть, твое поручительство имеет требуемую силу?
– Мм... В известной степени да.
– Так поручись за меня, голубчик! Ты сам ведь знаешь, что из деревни через четыре месяца...
– За этим дело не станет, – перебил редактор, – но... надо, чтобы ты сам ему понравился.
– Кому?
– Да все ж ему, сотруднику.
– Это зачем же?
– А затем, что он требует известного уважения к своей особе да еще солидарности со своими убеждениями, а главное, почтения к его познаниям и таланту.
– Тфу ты, черт! Какие штуки еще!
– Да, не иначе! А ты, конечно, и не читал его произведений? – спросил редактор.
– Я?! – удивился поручик. – Я, мой друг, кроме «Уставов», решительно ничего не читаю. А разве это нужно?
– Необходимо. Я дам тебе две-три книжки моего журнала и укажу... Ты ознакомься предварительно, и если хочешь иметь успех, то, пожалуйста, как можно более ловких комплиментов!
Понимаешь?
– Ну, черт возьми, задача! – закусив ус, пробормотал поручик. – Однако нечего делать! – вздохнул он. – Только как нее и когда ты мне это устроишь?
– А постараюсь завтра же, – успокоил родственник. – У меня завтра редакционное утро, – продолжал он. – Сотрудники собираются, будет и он, вероятно, а для пущей верности я даже пошлю ему записку, чтобы приходил непременно, и постараюсь предупредить его, а ты приезжай около часу и познакомишься... Только не позабудь прочитать статьи предварительно.
– Нечего делать, коли нужно, так хоть всю ночь и все утро убью на это. Только, черт возьми, – добавил Болиголова, как бы размышляя с самим собой. – Эстетика, идеалы и деньги в рост...
– Знамение времени, мой милый, – улыбнулся редактор.
– Хм... знамение. Н-нет, у нас эти дела с Ицкой Янкелевичем, как видно, гораздо проще выходят.
И поручик пока до времени успокоился духом в ожидании завтрашних успехов.
Уже поздно вечером вернулся он в свой номер. Сонный Штралецкий, поместясь на стуле, давно уж поджидал там его возвращения.
– Ну и сшто? – спросил он с любопытством, которое, очевидно, томило его душу тоской ожидания.
– Завтра! Завтра, майн аллерлибстер Ицка! – уверенным тоном успокоил его поручик.
– Зжавтра!.. И то вже будет за вирно?
– По крайней мере, так обещано.
– Ну, хвала Богху!.. То я буду зждать до зжавтра, – успокоился Ицка.
– Как же ты поместился и где устроился? – спросил его Болиголова, раздеваясь. – Тоже в этой гостинице?
– Сшто-о?.. Ув этом гасштиницу?.. А хай ему черт! – отмахнулся Штралецкий. – Тутай менш як на пултора рубли и нумеру нема, и увсшё так задорого, так задорого – ай-вай!.. Я улёковал сабе на Сшадовем улицу, в Куканов дом, у Малкинс перевулек, – там увсшё насши... У одногхо еврей улёковалсе за два злоты на сутку... И я вже покушил, покипил сабе булке та щилетке – хвала Богху, на сшами одлични манир!.. До сшвиданью вам, гасшпидин сперучник... Сшпите!
И Ицка осторожно, на цыпочках, вышел из комнаты.
На следующий день, приехав к редактору в назначенное время, Болиголова застал уже там несколько гостей-сотрудников, из которых иные покосились на его кавалерийский мундир со свойственной некоторым литераторам угрюмостью, которая по большей части бывает у них совершенно беспричинной. Впрочем, в данную минуту Болиголове было не до разбирательств, кто каким взглядом на него взирает. Протянув руку редактору, он мельком взглянул ему в глаза пытливо выспрашивающим выражением, которое, казалось, говорило: «Ну что, успешно ли?» "Благополучной – ответили ему исподтишка глаза редактора. Поручик успокоился, уселся в кресло и закурил папироску. Сотрудники между тем продолжали вести разговоры, то есть ругали чью-то статью, поносили заочно какого-то литератора, сообщали несколько сплетен про общих врагов и отсутствующих приятелей, злословили каких-то посторонних редакторов, презрительно относились о каких-то посторонних газетах и журналах, – словом сказать, редакционное утро было таково, как и все, ему подобные. Но все это для озабоченного по-своему Болиголовы не представляло ни малейшего интереса. Рассматривая этих господ, он думал про себя: «Который из вас, любезные друзья, есть благодетель рода человеческого?» – и никак не мог с точностью уяснить себе этого вопроса: все они как-то более походили на ищущих и берущих деньги, чем на дающих оные. «Который же из вас дает, в самом деле? Этот ли совершенно приличный джентльмен, или тот писклявый замарашка, или, наконец, сей кашлатый субъект, что похож более на Воскресенского дьякона, чем на „цивильного“ человека?»
Редактор между тем поднялся с места и кивком предложил поручику следовать за собой в другую комнату.
– Ну что, прочел статью-то? – быстро и с озабоченным видом спросил он.
– Прочесть-то прочел, только, признаюсь, для меня это отчасти темна вода во облацех.
– Ну, ничего... Хвали!.. Ты только хвали знай да поддакивай.
– Тфу ты, какое подлое положение! – пожал плечами поручик.
– Ата, брат, умеешь кататься, умей и тово... понимаешь?
И, подойдя к двери, редактор высунул из нее голову к сотрудникам .
– Анатолий Борисович, пожалуйте сюда на минуточку, – с особенною мягкостью в голосе позвал он кого-то.
В ту же минуту в дверях появился совершенно приличный джентльмен, с золотым пенсне, которое придавало какой-то особенный и как бы зловещий блеск его совершенно круглым, хищно-совиным глазам. Джентльмен был неприятно красив собою и очень старательно заботился, чтобы всем манерам своим придавать изящную и плавную округленность. Он как бы постоянно помнил про себя об этом.