Прекрасное отчаяние

Она прерывается, и по ее лицу пробегает смущенное выражение, как будто она только сейчас осознает, что говорила без остановки, почти не переводя дыхания. А может, это потому, что она заметила, что я ее изучаю. Точно не знаю. Но она немного неловко проводит рукой по волосам, а затем прочищает горло.

— Так что, да, думаю, именно поэтому мне это нравится, — заканчивает она.

Боль пронзает мою грудь, как лезвие, и я вдруг чувствую необъяснимую зависть. Зависть к тому, как задыхается ее голос и как слова сыплются изо рта, когда она говорит об истории. Завидую тому, как загораются ее глаза и быстрее двигаются руки.

Хотел бы я быть таким же увлеченным.

Это чувство пробирается в мой желудок, как холодная змея. Оно вызывает вспышку паники, потому что я никогда раньше не испытывал подобных чувств. Насильно отодвинув эту ужасную эмоцию в сторону, я пытаюсь вернуть свой обычный холодный контроль.

— Понятно. — Я позволил лукавой улыбке скользнуть по своим губам. — И должен признать, что нахожу тактику монголов довольно интересной.

Она фыркнула.

— Конечно, находишь.

Я приподнял бровь.

— Что это было?

— Я просто хочу сказать, что, если бы ты был монгольским кочевником тринадцатого века, я уверена, что вы с Тэмуджином были бы лучшими друзьями. Он уничтожал целые города, когда завоевывал их, а затем отправлял в соседние города весть о том, что они могут либо сдаться ему еще до того, как он доберется до них, либо разделить ту же участь. — Она одаривает меня знающей ухмылкой и пожимает плечами. — Просто звучит так, как будто ты бы это сделал.

Из моей груди вырывается смех.

— Действительно, так и звучит.

— Я же говорила. — Она подмигивает. — Диктатор.

Прежде чем я успеваю придумать умный ответ, она скатывается с кровати и подходит к книжной полке. Затем она достает одну из книг, которые привезла с собой в кампус. Вернувшись к кровати, она бросает ее мне на колени.

— Вот, — говорит она, забираясь обратно на матрас. — Ты можешь взять ее, если хочешь.

Взяв книгу, я взглянул на название. Чингисхан: взлет и падение монгольской империи. Удивление бурлит в моей груди, когда я поднимаю глаза и снова встречаюсь с ее взглядом.

Я поднимаю брови.

— Ты действительно даешь мне одну из своих драгоценных книг по истории?

— Да.

Она пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного. Хотя для нее, я знаю, это так.

Затем она сужает глаза и поднимает палец вверх.

— Но, если ты испортишь хотя бы одну страницу, я возьму один из тех дорогих ножей на кухне и перережу тебе горло, пока ты спишь.

Еще один удивленный смешок вырывается из моей груди. Покачав головой, я одариваю ее улыбкой, полной вызова.

— Ты всегда можешь попробовать, милая.

Она закатывает глаза и тоже качает головой.

Когда она снова встречает мой взгляд, я удерживаю его и слегка киваю, говоря уже более серьезным голосом:

— Я буду очень заботиться о ней.

В ее глазах загорается теплый огонек, и она улыбается мне в ответ.

И в этот момент мне кажется, что, между нами, что-то безвозвратно изменилось.

27

ОЛИВИЯ

Веселая музыка уже доносится из нескольких зданий по всему кампусу. Мне никогда не нужен календарь, чтобы сказать, когда начнутся выходные, потому что все вечеринки делают это за меня. А студенты Хантингсвеллского университета действительно знают толк в вечеринках. Не то чтобы я была на одной из них. Но все же. Судя по тому, что я видела во время прогулок по утрам после вечеринок, похоже, что все они провели ночь, которую никогда не забудут. Или забудут, смотря с какой стороны посмотреть.

Я поправляю сумку на плече, когда сворачиваю за угол и начинаю идти по улице, где живет Александр. Где живем мы. Я до сих пор не привыкла так говорить.

Александр... странный. С тех пор как я переехала к нему две с половиной недели назад, я начала видеть в нем другую сторону. Раньше это был просто чертов диктатор, который приказывал мне и превращал мою жизнь в ад.

Но теперь... Теперь я не знаю, что и думать.

В основном он использует свой час, чтобы послушать, как я рассказываю об истории. Меня это озадачивает, и я до сих пор не могу понять, зачем ему это нужно. Но он приходит, прислоняется к изголовью кровати и просто сидит, и слушает, пока я рассказываю о лекциях, которые я посетила, и о том, что нам задали прочитать. И он действительно слушает. По-настоящему слушает. Иногда он просит меня уточнить или объяснить что-то, и когда я это делаю, он наблюдает за мной с таким напряжением, что трудно вспомнить, что я должна была сказать.

Это такой странный опыт. Но это заставляет меня чувствовать себя значимой так, как я никогда раньше не чувствовала. Это такое сильное чувство, и оно заставило меня с нетерпением ждать тех моментов, когда он обналичивает свои часы.

Правда, он не всегда использует их для этого. Иногда он вообще не использует их, а просто позволяет им накапливаться и наращивать часы, которые у него уже есть в запасе. А иногда он использует их, чтобы наказать меня.

Обычно это происходит по самым нелепым причинам. Например, два дня назад он сказал мне, что я слишком много улыбалась одному из парней, с которым была в паре во время задания. Слишком много улыбалась. Какой идиот. Но да, он сказал мне, что я слишком много улыбалась одному парню, поэтому, когда я вернулась домой, Александр приковал меня наручниками к лестнице, а потом издевался надо мной, пока я не призналась, что мой мозг взрывается. А потом мы с ненавистью трахались, прижавшись к перилам.

Забавно. Всякий раз, когда он использует свой час, чтобы наказать меня или унизить за какие-то воображаемые проступки, это обычно приводит к сексу. И это чертовски хороший секс.

Но в остальном последние недели были практически такими же, как и все предыдущие.

Я замираю на улице, когда внезапное осознание бьет меня как кирпичом по лицу.

Нет, эти недели были не совсем такими, как все остальные. Есть одна вещь, одна очень важная вещь, которая изменилась.

Сердце учащенно бьется, и я в замешательстве спешу преодолеть последнее расстояние до дома Александра. Дверь не заперта, и я просто захожу внутрь. Сняв обувь и куртку, я бросаю сумку на пол в прихожей и прохожу в гостиную.

Ни там, ни на кухне никого нет, поэтому я беру курс на кабинет Александра.

Он сидит в кожаном кресле у незажженного камина.

Войдя внутрь, я открываю рот, чтобы задать ему вопрос, который сейчас горит у меня внутри, но, заметив, чем он занят, теряю мысль о том, что собиралась сказать.

Он сидит и читает книгу о Чингисхане, которую я ему одолжила. И, судя по открытой странице, он уже почти закончил. Невероятность пульсирует во мне. Он действительно прочитал ее? Всю книгу?

Его бледно-голубые глаза поднимаются со страницы и смотрят прямо на меня.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь, Оливия?

Коротко тряхнув головой, я заставляю себя вернуться в нужное русло, но это очень трудно, когда он так на меня смотрит.

— Ну, да.

— И?

— Никто больше не издевается надо мной, — пролепетала я.

В уголках его губ играет веселье, когда он снова смотрит на меня.

— Это не был вопрос?

— Никто не трогал меня. Никто не говорит мне ни одного плохого слова. Никто даже не смотрит на меня как-то не так. Ничего, за последние две недели. — Я качаю головой в недоумении. Как я только сейчас это осознала? — Это твоя заслуга?

Он просто поднимает свои подтянутые плечи, бесстрастно пожимая плечами.

— Так это твоих рук дело? — Я удивленно поднимаю брови. — Ты сказал всем отвалить?

— Мне не нравится, когда люди трогают мои вещи.

Я фыркнула.

— Твои вещи?

— Завтра вечером будет ежегодная вечеринка в честь Хэллоуина, — говорит он, как будто я не говорила.

Мне требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя после внезапной смены темы, поэтому я успеваю только ответить:

— И?