Бросок Венеры

-Помочь в чём?

-Остаться в живых!

Глава третья

Высокий, ещё не располневший Дион с густой чёрной шевелюрой и изящными манерами был видной фигурой в Александрии времён моей юности. Как и большая часть египетского высшего сословия, он имел греческие корни с примесью других кровей: скифскую можно было распознать по его высокому росту, а эфиопскую – по смуглому лицу. Его постоянно видели рядом с библиотекой, пристроенной к храму Сераписа – там философы дискутировали между собой и вели занятия с учениками.

Юношей я, проделав долгий путь, прибыл в Александрию и решил задержаться там. Именно там я встретил свою будущую жену, Бетесду – или, точнее, там я купил её: она была рабыней, очень молодой и очень красивой, выставленной на рынке для продажи. (Источник неприятностей, как с досадой признался мне работорговец, благодаря чему я и смог позволить себе её покупку; впрочем, если это неприятности – хотел бы я, чтобы их было побольше!). С ней я и проводил жаркие александрийские ночи, а днём, пока Бетесда наводила порядок в моём скромном жилище или ходила на базар – я спешил к ступеням библиотеки и искал Диона. Я не изучал философию по-настоящему – на это у меня попросту не было денег – но, к счастью, у александрийских философов было в обычае время от времени бесплатно вести беседы с обычными людьми.

Сейчас, три десятилетия спустя, я мог припомнить лишь обрывки этих бесед. Зато я помнил, как Дион своими загадками разжёг моё юношеское стремление к истине в жаркое пламя – а Бетесда разожгла во мне огонь совершенно иного рода. Тогда у меня было всё, что нужно молодому человеку: огромный незнакомый город для исследования, девушка в постели и наставник. Мы всю жизнь помним города, учителей и возлюбленных своей юности.

Дион принадлежал к школе Академии. Его наставником был Антиох Аскалонский, который несколькими годами позже встал во главе Академии; Дион считался одним из его любимых учеников. Как-то я по своему невежеству спросил у Диона, где находится Академия. Он смеялся, объясняя мне, что, хотя её название и произошло от рощи близ Афин, где учил Платон, сейчас это слово означает не какое-то место или здание, а учение, философскую школу. Академия – превыше границ. Цари могут покровительствовать Академии, но не властвовать над ней. Академия – превыше наречий (хотя, конечно, все серьёзные философские труды, в том числе и труды академиков, написаны по-гречески). Академия затрагивает всех, но не принадлежит никому. Иначе и быть не может, ведь её цель – постижение самих основ бытия.

Откуда человек получает свои знания? Как он может убедиться в правдивости своего – а тем более чужого – восприятия? Существуют ли боги? Может ли их существование быть доказано? Какова их форма, их суть, как люди могут узнать их волю? Как отличить истинное от ложного? Может ли добрый поступок привести к дурному исходу, или дурной – к доброму?

Молодому римлянину двадцати лет от роду эти вопросы кружили голову – тем более в таком завораживающем городе, как Александрия. А Дион их все глубоко изучил, и его познания были откровением для меня. Возрастом он вряд ли превосходил меня больше, чем на десять лет, но мне он казался необыкновенно мудрым и всезнающим. При нём я глубоко чувствовал своё невежество, и меня очень радовала терпеливость Диона, с которой он излагал мне свои идеи. На ступенях библиотеки, под солнечными зонтами, которые держали над нами его рабы, философ неспешно объяснял мне разницу между чувством и сознанием, каким чувствам стоит доверять, и насколько, в какой степени люди нуждаются в зрении слухе, вкусе, обонянии, осязании – и логике, чтобы постичь мир.

Миновало тридцать лет. Неудивительно, что Дион изменился. Мне он и тогда казался старым – но теперь действительно был стар. Его густые чёрные волосы поседели, выросло брюшко, кожа покрылась морщинами. Однако спина оставалась по-прежнему прямой. Он сдвинул ткань столы, и я увидел его мускулистые руки, жилистые и коричневые от загара. Несмотря на возраст, он выглядел мужчиной здоровым и сильным.

«Такого человека, как ты, трудно забыть» – сказал я ему. А теперь, когда он просил меня помочь остаться в живых, я был близок к тому, чтобы сказать: «Такого человека, как ты, трудно убить». Вместо этого я сменил тему:

-Странно, учитель, что через столько лет ты всё ещё помнишь меня. Я ведь обучался у тебя совсем недолго. Уже после отъезда из Александрии я услышал, что твой наставник Антиох сменил Филона во главе Академии. Думаю, тогда у тебя появилось множество дел: беседовать с царями, принимать посланцев, давать советы тем, кто вершит судьбы мира. Удивительно, что после всего этого ты не забыл юного римлянина, который на ступенях библиотеки слушал беседы мудрых – а те иногда снисходили до разговора с ним.

-Ты был чем-то большим, - возразил Дион. –Ты сейчас сказал, что был бы плохим сыщиком, если бы не смог узнать в своём неведомом госте – меня. А каким философом был бы я, если бы не смог распознать в тебе дух философа?

-Ты мне льстишь, учитель.

-Я не льщу никому, даже царям. И уж тем более – царю Птолемею! Кстати, он-то и есть одна из тех причин, по которым я оказался здесь, - Дион слабо улыбнулся, но в глазах его я видел всё тот же неизбывный, ставший уже привычным страх. Он встал и принялся шагать взад-вперёд, скрестив руки на груди и качая головой. Тригонион молча наблюдал за ним.

-Гордиан, ты помнишь те вещи, о которых мы говорили на ступенях библиотеки?

-Боюсь, в моей памяти остались только отрывки. Но я помню, с каким красноречием ты говорил об истине и видимости, и о том, что Академия усовершенствовала, а вовсе не опровергла учение Платона и стоиков.

-Ты помнишь именно это? Как странно! Я-то вспоминаю из наших бесед совсем другое.

-Что же там было ещё, кроме разговоров о философии?

Дион покачал головой.

-Я помню наши философские беседы, хотя и понимаю, как это воспринимается сейчас. Моя велеречивость, высокопарная болтовня – каким же напыщенным я, наверное, выглядел!

-Ничего подобного!

-Нет, я вспоминаю те истории, которые рассказывал ты, Гордиан.

-Что за истории?

-О твоих приключениях в этом огромном мире. О твоём долгом путешествии от Рима до Египта, о Семи чудесах света, которые ты видел по пути, о том, что случилось с тобой в Александрии. Какой скучной в сравнении с этим казалась мне моя собственная жизнь! Ты заставил меня ощутить себя стариком – как будто всё прошло мимо меня. Я и мои коллеги под этими зонтиками обсуждали проблемы добра и зла – а ты на городских улицах сталкивался с добром и злом во плоти, ты участвовал в круговороте жизни и смерти. Я выступал перед римской молодёжью, говоря о различении истины и лжи – а ты тем временем раскрывал тайну убитой в Ракотисе кошки, из-за которой полгорода взбунтовалось.

-Ты помнишь эту историю? – поражённо спросил я.

-Я всегда её помнил. Даже сейчас могу закрыть глаза – и услышать, как ты рассказываешь об этом случае. А философы и лавочники толпились вокруг и слушали, затаив дыхание.

-Город взбунтовался из-за убийства какой-то кошки? – Тригонион недоверчиво смотрел на нас.

-Ты, видимо, никогда не бывал в Александрии. Кошки там – боги, - ответил Дион. –Несколько лет назад произошёл похожий случай. Виновник был римлянином, или, по крайней мере, так говорили. Но сейчас в городе царят такие настроения, что толпа будет рада любому поводу для расправы над римлянином – убивал он кошку, или нет. – Он наконец перестал вышагивать и перевёл дыхание. – Может быть, перейдём в другую комнату? Здесь от жаровни стало слишком душно.

-Если хочешь, я прикажу Бельбону открыть окно, - предложил я.

-Нет, нет. Выйдем на минутку на свежий воздух?

-Как хочешь.

Мы вышли в сад. Тригонион демонстративно дрожал, размахивал руками и полой тоги – словом, вёл себя не по-римски и совершенно неприлично. Дион оглядел рыбный садок, взглянул на темнеющее небо, сделал ещё несколько шагов – и остановился, потрясённый, перед статуей Минервы. Богиня-девственница сжимала в руках щит и копьё, на плече у неё сидела сова, вокруг ног обвилась змея. Статуя была так искусно раскрашена, что казалась живой – ещё немного, и Минерва сделает вдох и посмотрит на нас из-под забрала своего шлема, украшенного высоким гребнем.