Дом Весталок

Его знание римских улиц было глубоким, но весьма специфическим. Ему были знакомы чёрные ходы всех лавок Субуры, он знал, куда вечером выбрасывают отходы продавцы мяса и рыбы. При этом он никогда не бывал на Форуме, не видел Большого Цирка, никогда не слышал речей политиков (небольшая, впрочем, потеря) и не бывал в театре. Тем летом я многие часы водил его по городу – глаза Экона впитывали римские чудеса так, как могут это делать только глаза десятилетнего мальчика.

Так и вышло, что в двенадцатый день Римских игр, когда глашатай на улице объявил, что через час будет выступать труппа Квинта Росция, я решил, что нам с Эконом не следует пропускать это представление.

-Росций – самый знаменитый из римских комиков, - объяснял я мальчику. –Устроители праздника явно не поскупились на расходы. Во всём мире нет более известной и более дорогой труппы, чем у него!

От Субуры нам пришлось проталкиваться к Форуму – улицы были буквально забиты праздничной толпой. Временный театр воздвигли между храмом Юпитера и Сениевыми банями. Ряды скамей выстроились перед деревянными подмостками, установленными в проёме между кирпичными стенами.

-Однажды какой-нибудь политик, заигрывающий с толпой, - заметил я, - построит в Риме постоянный театр. Только представь себе каменный театр, как у греков – прочный, как храм! Ревнители старины, конечно, будут в ярости – они ненавидят театр, как и всё, что приходит из Греции, потому что в их глазах это признак разложения и упадка. О, мы пришли рано – это хорошо, нам достанутся удобные места.

Привратник провёл нас по проходу к пятому ряду от подмостков. Первые четыре ряда были отгорожены лиловой лентой – они предназначались для сенаторов. Порой привратник поднимал эту ленту, чтобы пропустить какого-нибудь магистрата, в тоге и со свитой.

Пока театр заполнялся публикой, я объяснял Экону его устройство. Сразу перед первым рядом начиналась орхестра, предназначенная для музыкантов – три шага в длину и в ширину. За подмостками и по бокам от них помещалась деревянная скена с двустворчатой дверью посередине и с дверями по обе стороны. Через эти двери должны были входить и выходить актёры. В глубине скены и сейчас можно было услышать, как репетируют невидимые музыканты, играя отрывки знакомых мелодий.

-Гордиан!

Я обернулся и увидел нависшую над нами высокую худощавую фигуру.

-Статилий! – воскликнул я. –Рад тебя видеть.

-И я тебя. А это кто? – своими длинными пальцами он встрепал каштановые волосы Экона.

-Это Экон, - ответил я.

-Внезапно нашедшийся племянник?

-Не совсем так.

-Значит, грех юности? – Статилий вскинул бровь.

-Тоже нет, - я почувствовал, что краснею. Сама собой пришла мысль, каково будет сказать об этом мальчике: «Мой сын». Не впервые я задумывался о том, чтобы официально усыновить Экона – но всегда гнал от себя эту мысль. Если человек постоянно рискует жизнью, говорил я себе, вот как я, например – какой ему смысл становиться отцом? Будь мне нужны сыновья, я бы давным-давно женился на достойной римлянке, и сейчас был бы отцом многочисленного семейства. Я поторопился сменить тему:

-Где же твой наряд и маска, Статилий? И почему ты не готовишься к выходу?

Мы со Статилием дружили в детстве. Он ещё юношей стал актёром, потом переходил из одной труппы в другую, стараясь учиться у известных комиков. Год назад Великий Росций взял его к себе.

-У меня ещё есть время на подготовку.

-И как тебе живётся в труппе величайшего актёра Рима?

-Замечательно! Как же ещё?

Голосу Статилия явно не хватало убедительности. Я нахмурился.

-Ладно, Гордиан, тебя не обманешь. Ничего замечательного, конечно, нет – это просто кошмар. Росций – чудовище. Таланта ему не занимать, но это просто зверь. Будь я рабом, на мне бы уже живого места не осталось. А так он вместо рук пускает в ход язык. Такого начальника никому не пожелаешь. Он неумолим, угодить ему невозможно. Он может несколькими словами раздавить человека, заставить почувствовать себя червяком. Вряд ли на рудниках или на галерах хуже, чем здесь. Я ведь не виноват, что для женских ролей по возрасту уже не гожусь. А играть старых скупцов и хвастливых воинов с моим голосом тоже не получается. Может быть, Росций и прав: я действительно бездарен, тяну всю труппу назад, и от меня никакого проку.

-И таковы все актёры, - шепнул я Экону. –Они капризны, как дети, а нянчиться с ними приходится ещё больше. – Я вновь повернулся к Статилию: -Что за чушь! Я же видел твою игру весной, на празднике Великой Матери, когда вы ставили «Двух Менехмов». Никто бы лучше тебя не сыграл близнецов!

-Ты в самом деле так считаешь?

-Клянусь. Я так хохотал, что чуть не свалился со скамьи.

Лицо Статилия просветлело, но тут же вновь стало мрачным.

-К сожалению, Росций другого мнения. Ведь сегодня я должен был играть старого скрягу Эвклиона…

-О, так вы сегодня даёте «Клад»?

-Да.

-Это одна из моих любимых пьес, - объяснил я Экону. –Наверное, лучшая комедия Плавта. Грубоватая, но замечательная.

-Я должен был играть Эвклиона, - резко перебил меня Статилий. –Но сегодня утром Росций пришёл в ярость, заорал, что я всё делаю неправильно и опозорю труппу на весь Рим. И вот теперь я вместо этого играю Мегадора, соседа Эвклиона.

-Но ведь это тоже богатая роль, - заметил я, припоминая текст пьесы.

-Ну да! А кому достаётся роль Эвклиона? Бездельнику Панургу – простому рабу! Да любой слизняк талантливее его. - Вдруг Статилий замер и напрягся: –О боги, только не это!

Я проследил за его взглядом, и увидел, как привратник впускает в театр здоровенного бородача. Следом за ним шел светловолосый телохранитель огромного роста со шрамом на носу – типичный громила с Субуры, такого я узнаю за милю. Привратник подвёл их к дальнему концу нашего ряда, и они двинулись к свободному месту около Экона.

Статилий резко пригнулся, надеясь что, его не заметят.

-Словно у меня не было других бед! – шептал он мне на ухо. –Это Флавий, ростовщик, с кем-то из своих наёмных бандитов. Единственное чудовище в Риме, которое ещё страшнее, чем Росций.

-Сколько же ты задолжал этому Флавию? – я ещё говорил, когда громовой рык с той стороны скены перекрыл все звуки:

-Идиот! Бездарь! Попробуй только сказать мне, что не можешь запомнить роль!

-Росций, - шепнул Статилий. –Кричит, думаю, на Панурга. В гневе он ужасен.

Центральная дверь скены распахнулась, и за ней появился невысокий коренастый мужчина, уже облаченный в театральный наряд дорогой белой ткани. Его грубое, мрачное лицо вполне могло навести ужас на подчинённого – и всё же, как ни странно, это был самый смешной человек в Риме. Его глаза почти невозможно было разглядеть из-за вошедшего в поговорку косоглазия, но стоило ему посмотреть в нашу сторону – и я словно бы почувствовал, как кинжал просвистел возле моего уха и вонзился в сердце Статилия.

-Вот ты где! – проревел Росций. –Где ты шлялся? Марш за кулисы! Нет, в обход не иди – бегом за кулисы! – он будто отдавал команды собаке.

Статилий промчался по проходу, вскочил на подмостки и исчез за дверью – но перед этим, как я заметил, бросил косой взгляд на бородача, сидевшего рядом с Эконом. Я внимательно посмотрел на ростовщика Флавия, ответившего мне тяжёлым взглядом. Он никак не походил на человека, пришедшего смотреть комедию.

-Сегодня тебя ждёт настоящий «Клад»! – сострил я, наклоняясь к нему через голову Экона. В ответ Флавий лишь нахмурил брови. –Одна из лучших пьес Плавта, ты так не считаешь?

Флавий, оттопырив губу, с подозрением смотрел на меня. На лице его телохранителя застыла глупая мина.

Я, пожав плечами, отвернулся от них.

Тем временем глашатай сделал последнее объявление. Все места были уже заполнены. Опоздавшие на представление, а также рабы толпились везде, где только можно. На орхестру вышли двое музыкантов и заиграли на длинных трубах. Мелодия накрывала всех, настраивая на появление скряги Эвклиона. А привратник и глашатай двинулись по проходам, вежливо успокаивая чересчур расшумевшихся зрителей.