Дом Весталок

- Это не займёт много времени.

- Но стоять на улице холодно …

- Тогда зайди в дом. Я сейчас открою тебе.

- Сейчас мне некогда. Может, завтра я смогу…

- Завтра будет поздно! Они придут за мной сегодня ночью, я знаю. Может, даже раньше. Смотри, собираются тучи. Если солнце скроется, они могут явиться сюда даже днём…

- Они? О ком ты говоришь, гражданин?

- Лемуры, - произнёс он чуть слышно, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

При звуках этого слова стоящий рядом со мной раб совсем съёжился под своим плащом. Я сам ощутил внезапный озноб и зябко повёл плечами, пытаясь уверить себя, что всему виной внезапный порыв холодного осеннего ветра.

- Да, лемуры! – повторил мой сосед. – Мертвые, не нашедшие покоя!

Ветер шевелил сухие листья у моих ног. Лёгкое облачко набежало на солнце, приглушив его полуденный свет.

-Да, лемуры, - глядя в одну точку, бормотал хозяин. – Холодные. Безжалостные. Острые, как осколки костей. Мёртвые, но не покинувшие этот мир. Не нашедшие покоя. Голод терзает их, и утолить его они могут лишь безумием живых.

С трудом оторвав взгляд от глубоко посаженных глаз, я сделал рабу знак двигаться дальше.

- Я должен идти. Меня ждут.

- Сосед, ты не можешь бросить меня в беде! Я был солдатом Суллы! Я сражался за Республику! Меня ранили – ты увидишь, если зайдёшь. Моя нога никуда не годится; без палки я шагу ступить не могу. А ты молод и здоров; и ты римский гражданин. Неужели в тебе не найдётся хоть капли уважения к старому солдату!

- Я имею дело с живыми, а не с мёртвыми.

- Тебе не придётся ничего делать даром. Я могу заплатить. Сулла раздал своим солдатам земли в Этрурии. Я продал свою землю – фермер из меня никудышный; так что деньги у меня есть. Я хорошо заплачу тебе, только помоги!

- Но чем же я могу тебе помочь? Если тебя преследуют лемуры, тебе нужно обратиться к жрецу. К авгуру.

- Думаешь, я не обращался? Каждый год в лемурии[25] я исполняю все обряды, чтобы отпугнуть призраков. Я бросаю через плечо чёрные бобы и девять раз повторяю заклинание, как положено. Наверно, это помогает; на всю весну и лето они оставляют меня в покое. Но каждую осень с началом листопада они возвращаются. Они приходят, чтобы свести меня с ума!

- Гражданин, мне некогда…

- Они насылают на меня чары!

- Я должен…

- Прошу тебя, - прошептал он. – Когда-то я ничего не боялся. Я храбро сражался за Суллу, за Рим. Я убивал без счёта. Я шёл по долинам, превратившимся в реки крови, и по равнинам, превратившимся в моря крови, шёл по колено в крови и не знал страха ни перед кем и ни перед чем. А теперь… - На лице его выразилось такое отвращение к самому себе, что я отвёл взгляд. – Помоги мне, – повторил он умоляюще.

- Потом. Когда вернусь.

Он жалко улыбнулся, как приговорённый, которому объявили, что казнь его отложена.

- Да, потом… Когда вернёшься.

Я зашагал дальше вниз.

Фасад дома, к которому подвёл меня раб, был вполне обычным и мало чем отличался от остальных домов на Палатине. Так уж повелось, что в самой фешенебельной части нашего города простота и безыскусность считаются признаком истинного аристократизма. Единственной примечательной деталью, не считая двух колонн в форме кариатид, был похоронный венок из ветвей кипариса и ели над входной дверью.

Короткий коридор, где с обеих стен смотрели восковые маски благородных предков, вёл в скромный атриум. Здесь на погребальных носилках слоновой кости лежал мертвец. Я подошёл, всматриваясь. На вид покойник был совсем ещё молодой человек, моложе тридцати. На лице, при жизни наверняка ничем не примечательном, застыло выражение непередаваемого ужаса. Обычно погребальные служители искусно убирают с лица покойников следы страданий, разглаживают лбы, разжимают сведённые челюсти. Но это лицо застыло так, что никакому служителю не удалось придать ему выражение безмятежности. Не боль и не страдание читались на нём, а лишь смертельный ужас.

- Он упал и разбился насмерть, - услышал я за спиной и обернулся на знакомый голос.

С Луцием Клавдием я познакомился этой весной, когда он обратился ко мне за разъяснением одного довольно странного обстоятельства, с которым столкнулся по чистой случайности. Так уж вышло, что мы подружились. Теперь он стоял передо мной всё такой же – невысокий, пышущий здоровьем, добродушный, круглолицый и румяный даже в сумрачном свете атриума.

- Тит, - сказал Луций, после того, как мы поздоровались, и кивнул на покойника. – Владелец этого дома. По крайней мере, последние два года дом принадлежал ему.

- Говоришь, он упал?

- Да. С балкона. Балкон выходит на запад, идёт вдоль всей стены. Там склон уходит вниз и получается довольно высоко. Три ночи назад Тит упал оттуда и сломал спину.

- Он был уже мёртв, когда его нашли?

- Нет. Он промучился всю ночь и весь день. Умер только к вечеру. Говорил странные вещи. Конечно, он бредил, стонал всё время, хотя лекарь и давал ему какое-то зелье, чтобы облегчить боль. – Луций беспокойно переступил с ноги на ногу, смущённо почесал рыжую с заметной проседью макушку и вдруг выпалил. – Гордиан, тебе случалось когда-нибудь сталкиваться с лемурами?

Должно быть, при этих словах моё лицо изменилось, потому что он поспешно добавил.

- Я сказал что-то не то?

- Нет, не в этом дело. Просто ты сегодня уже второй, кто спрашивает меня о лемурах. Как раз когда я шёл сюда, какой-то человек – он живёт в соседнем со мной доме… ну да ладно, это к делу не относится. Можно подумать, лемуры сегодня ополчились на Рим. Сейчас же не май месяц, в конце концов. Правда, время уж больно унылое. Холод, ветер этот до костей. Вообще-то мой отец говаривал, что недоброе всегда чудится от несварения желудка.

- Мой муж умер не от несварения желудка. И не оттого, что ему что-то почудилось или его просквозило на холодном ветру.

Голос принадлежал высокой, стройной женщине в чёрной до пят столе и наброшенной на плечи голубой накидке. Собранные в узел на затылке чёрные волосы открывали бледное лицо с ясными голубыми глазами; и хотя оно выглядело совсем молодым, его обитательницу никак нельзя было назвать юной. Держалась она строго, как весталка; и во всём её облике, в каждом её слове сквозила властность патрицианки.

- Это Гордиан, про которого я тебе говорил, - представил меня Луций Клавдий.

Женщина чуть заметно кивнула.

- А это, - продолжа Луций, обращаясь ко мне, - моя давняя добрая знакомая Корнелия из сулланской ветви рода Корнелиев.

Я вздрогнул.

- Да, - гордо сказала вдова, уловив моё невольное движение. – Родственница недавно покинувшего нас диктатора, чья кончина осиротила нас. Он приходился мне двоюродным братом. И хотя он был намного старше, мы были очень близки. Я оставалась с ним на его вилле в Путеоли до самого конца. Великий человек. – Властный голос смягчился. Вдова взглянула на покойника на носилках. – Теперь и Тита тоже больше нет. Я одинока и беззащитна.

- Может, нам лучше поговорить в библиотеке, - предложил Луций Клавдий.

- Пожалуй, - кивнула Корнелия. – Здесь холодно.

Она провела нас в небольшую комнату. Преуспевающий адвокат Цицерон, для которого мне время от времени случается выполнять кое-какую работу, пожалуй, и не назвал бы эту комнату библиотекой – здесь был один-единственный шкаф, забитый свёрнутыми пергаментами – но непритязательность обстановки он, бесспорно, одобрил бы. Стены были окрашены в красный цвет, без всяких украшений, а сиденья были без спинок. Раб зажёг жаровню и удалился.

- Что именно известно Гордиану? – спросила Корнелия Луция Клавдия.

- Немногое. Я только сказал ему, что Тит убился, упав с балкона.

Она посмотрела на меня так, что мне сделалось не по себе.

- Моего мужа мучил страх. Не давал ему покоя. Он говорил, что его преследуют.

- Кто преследует? Или что? Луций упомянул лемуров.

- Один лемур. Он преследовал моего мужа. Всегда один и тот же.

- Ваш муж знал, чей это дух?