Дом Весталок

- Конечно же, молодой человек, приехавший из Ларина, непременно пожелает побывать в знаменитых садах за Эсквилинскими воротами.

- Ещё бы – если они и вправду так прекрасны, как расписывали их Оппианик и Вулпинус: аллеи, над которыми сплетаются ветви деревьев; искусственные озёра, цветущие поляны и прекрасные статуи. Мне и самой очень хотелось бы там побывать; вот только хозяин редко выпускает меня из дому – разве что когда за мной присылают. Представляешь, я в Риме почти два года и ни разу не слыхала об этих садах.

- Представляю, - кивнул я.

Она грустно вздохнула, но её лицо тут же прояснилось.

- Зато Азувий обещал, если эти сады и вправду такие замечательные, сводить меня туда. Вот было бы чудесно, правда?

Мы отвели Коламбу назад во «Дворец Приапа». Хозяин был явно удивлён, что мы вернули его рабыню так скоро, но платой остался доволен.

Тучка набежала на солнце; тень и приятный ветерок сопровождали нас на пути от «Дворца Приапа» до Эсквилинских ворот.

- Пока что ясно одно, - сказал я Луцию. – Азувий не умер от лихорадки позавчера утром. Либо он в это время был у Коламбы, живой и здоровый; либо ты действительно видел его в приступе лихорадки - но тогда после твоего ухода он чудодейственны образом исцелился, и ты встретил его на улице сегодня утром. Как бы то ни было, я очень за него боюсь.

- Почему? – спросил Луций.

- Ты не хуже меня знаешь, что за Эсквилинскими воротами нет никаких садов.

Покидающий Рим через Эсквилинские ворота попадает из города живых прямиком в город мёртвых.

Давным-давно, в пору возникновения Рима, здесь обнаружили заброшенные ямы для выжигания извести и стали хоронить в них умерших. Город живых разрастался по обоим берегам Тибра, вокруг Форума и рынков, а вместе с ним разрастался и город мёртвых – вокруг старых известковых ям, давших ему начало, храмов, где тела готовили к погребению, и площадок для сжигания умерших.

Слева от уходящей на восток Лабиканской дороги[23] раскинулось городское кладбище, где неприметные надгробные памятники римской бедноты теснятся вперемешку с общими ямами, куда сваливают сожжённые останки рабов. Справа находятся помойные ямы, куда обитатели Субуры и её окрестностей вываливают всякий мусор – пищевые отбросы, битую посуду, поломанную рухлядь, всякое рваньё, которое не сгодится даже для нищих. Над свалкой всегда то тут, то там вьются дымки - это золотари каждый день поджигают мусор и нагребают песок поверх дотлевающих остатков.

Никаких садов тут, конечно же, нет. Не говоря уж о садах - повсюду, куда ни глянь, нет никакой зелени, не считая бурьяна между помойными ямами да дикого винограда, оплетающего полуразрушенные надгробия на заброшенных могилах всеми позабытых покойников. Было что-то очень жестокое в том, чтобы додуматься назвать это место садами.

По лицу Люция читалось, что у него явно поубавилось охоты присутствовать при расследовании – по крайней мере, на данном его этапе. Если Субура с её пороками ещё могла быть притягательной для этого скучающего аристократа, то уж кладбище для бедняков и городская помойка были начисто лишены всякой романтичности. Луций поморщился, брезгливо отгоняя кружащихся у его лица мух; но последовал за мной.

Мы стали переходить с кладбищенской стороны на сторону свалки и обратно, расспрашивая редких встречных, не видали ли они тут позавчера троих хорошо одетых граждан: пожилого, молодого и совсем юнца. Служители кладбища нетерпеливо отмахивались от нас, слишком занятые мёртвыми, чтобы отвлекаться на живых; мусорщики лишь пожимали плечами и разводили руками. Отчаявшись добиться толку от кого бы то ни было, мы принялись бродить вдоль ям, всматриваясь сквозь дым в рдеющие остатки мусора. Я подумал, что так, должно быть, выглядит сверху царство Аида – если только в царство Аида сверху проникает солнце.

- Эй, вы, двое!

Я обернулся, невольно схватившись за кинжал. Какой-то неописуемо грязный оборванец наблюдал за нами из-за мусорной кучи.

- Чего тебе? – спросил я, не убирая руки с рукояти кинжала.

Человек, чьё лицо было почти скрыто грязными спутанными волосами, шагнул к нам.

- Я знаю, что ты кого-то ищешь.

- Может, и так.

- Тогда, может, я могу тебе помочь.

- Не темни. Говори прямо.

- Я знаю, где тот парень.

- Какой парень?

Оборванец искоса глянул на меня, переступил с ноги на ногу.

- Я слышал, как ты сейчас расспрашивал мусорщиков. Ты не видел меня. Ты спрашивал про троих, которые были здесь третьего дня: юнца, пожилого и ещё одного, серединка на половинку. Так вот, я знаю, куда они подевали парня!

- Куда?

Оборванец протянул руку, такую тёмную то ли от коросты, то ли от толстого слоя грязи, что издали её можно было принять за ветку. Луций невольно подался назад, но полез за кошелем. Я остановил его.

- Сначала покажи.

Бродяга топнул ногой и что-то яростно прошипел в мою сторону, но сдался. Махнув нам рукой, чтобы мы шли за ним, он двинулся между груд мусора.

Я схватил Луция за руку.

- Не ходи, - шепнул я ему на ухо. Может, он наводчик; с такого станется. Он видел твои драгоценности и знает. Что у тебя при себе деньги. Иди туда, где сжигают. Там служители; там тебя никто не тронет. Жди меня там.

- Ты шутишь? - Луций глянул на меня расширенными глазами. – Ни люди, ни боги не помешают мне увидеть всё своими глазами.

Бродяга уверенно петлял по рассыпанному песку между мусорных куч, пока они совершенно не скрыли от нас дорогу, затем обогнул невысокий холм и тут остановился. В лицо нам пахнуло зловонным жаром. У меня перехватило дыхание. Луций зашёлся кашлем.

Мы стояли у мусорной ямы, из которой шёл чёрный удушливый дым: я едва мог различить силуэт бродяги в этом дыму. Он указывал вниз.

- Вон там!

Ничего не видя, я стал обходить яму, пока не оказался с наветренной стороны. Тут я наклонился, вглядываясь вниз, где полыхало оранжевое пламя. Внезапно Луций, следовавший за мной по пятам, схватил меня за руку.

- Там!

И тут я увидел. Среди мусора, в самом огне я чётко различил труп.

Груда горящего мусора обвалилась, и в небо взлетел целый сноп искр. Я заслонил рукой лицо, другой рукой схватил Луция за плечо, и мы оба кинулись прочь и не останавливались, пока не выбежали на дорогу. Лишь тут я оглянулся.

Нищий ковылял к нам, вытянув руку ладонью кверху.

- А чем мы докажем, что это труп Азувия? – Я отпил глоток вина. - Он наверняка обгорел до неузнаваемости. Нам скажут, что это может быть чей угодно труп – да хоть другого такого же попрошайки. Доказательств у нас ровным счётом никаких, в том-то и загвоздка.

Ночь спустилась на Рим, ночь с ароматом цветов и стрёкотом цикад. Мы с Луцием сидели в моём саду, потягивая вино. Тут же на ступеньке портика, поставив рядом светильник, примостилась Бетесда, делая вид, что зашивает разорванную тунику. Я не сомневался, что она ловит каждое наше слово.

- И всё-таки, что там в конце концов произошло? – тихо спросил Луций, глядя на отражение луны в своей чаше. - Почему позавчера я видел одно, а Коламба другое?

- По-моему, всё уже достаточно ясно.

- Тогда объясни.

- Представь себе молодого человека девятнадцати лет от роду по имени Азувий, живущего в тихом городе Ларине. Родители его умерли, оставив ему немалое состояние, так что в свои юные годы наш молодой человек уже богат и совершенно независим. К сожалению, богатство и возможность распоряжаться им по своему усмотрению не добавляют молодому человеку ни благоразумия, ни знания жизни - он легкомыслен и совершенно не разбирается в людях. Двое мошенников – старый и молодой – примечают богатого, но неискушённого юношу и чуют поживу. Они заводят с ним дружбу, втираются в доверие и придумывают план, как завладеть его состоянием.

- Прежде всего, им нужно увезти его подальше от родни. Они предлагают Азувию съездить в Рим, чтобы отдохнуть и развеяться; утомлённый скучными хозяйственными заботами Азувий охотно соглашается и во всём полагается на своих друзей. Следуя их совету, он селится в наиболее злачной части города; под их руководством приобщается к традиционным для этой части города развлечениям. Расчёт сообщников оказывается верен: вдали от дома, где нет нужды стесняться сестёр и опасаться соседских пересудов, молодой человек вовсю предаётся радостям жизни. Вино и любовные утехи окончательно затуманивают простодушному юноше голову и лишают всякой осторожности: не желая, чтобы его телохранители потом рассказали его сёстрам, как именно он отдыхал в Риме, Азувий заводит привычку отсылать их от себя под всякими предлогами. Таким образом, у Оппианика и Вулпинуса полностью развязаны руки.