Дом Весталок

- У тебя очень красивая рабыня, - тихонько сказал он.

- Благодарю, - ответил я, надеясь, что Луций Клавдий станет исключением среди моих состоятельных посетителей и не предложит мне её продать.

Как оказалось, надеялся я зря.

- Может, ты согласишься…

- Нет, Луций Клавдий.

- Но ты даже ещё не слышал…

- Говорю тебе, об этом не может быть и речи. Я скорее соглашусь продать своё лишнее ребро.

Он понимающе кивнул, но при последних словах недоумённо сдвинул брови.

- Лишнее ребро?

- А, шутка такая. Не обращая внимания. Народ, к которому принадлежал отец Бетесды, верит, что их бог Яхве сотворил первую женщину из ребра, которое вынул у первого мужчины. Якобы поэтому у некоторых мужчин с одной стороны на одно ребро больше, чем с другой.

- В самом деле? – Луций беспокойно ощупал себя; но изрядный слой жирка вряд ли позволил ему нащупать рёбра.

Я отпил глоток и улыбнулся. Всякий раз, когда Бетесда рассказывает мне эту легенду, я в притворном испуге хватаюсь за бока и принимаюсь якобы стонать от боли; Бетесда обижается, и в конце концов мы оба хохочем, как ненормальные. Во что только люди ни верят. Впрочем, эта легенда ничуть не более странная, чем те, что Бетесда узнала от своей матери-египтянки – о богах с телом человека и головою шакала или о ходящих на задних ногах крокодилах. Если только эта еврейская легенда не врёт, их бог и в самом деле очень могущественный. Даже наш Юпитер никогда не создавал ничего хотя бы вполовину столь прекрасного, как Бетесда.

Однако довольно я хлопотал вокруг этого Луция Клавдия, пытаясь помочь ему преодолеть робость. Пора переходить к делу.

- Что привело тебя ко мне?

Он замялся.

- Ты, наверно, сочтёшь меня глупцом…

- Ни в коем случае, - уверил я его, подумав, что, скорее всего, сочту.

- Позавчера – а может, три дня назад? Не помню точно; помню только, что это было на следующий день после майских ид…

- Тогда позавчера. – Краем глаза я заметил, что Бетесда вышла из дому и теперь стояла в тени портика, ожидая, пока я её позову. Я сделал ей знак оставаться на месте. Ещё чаша могла бы развязать Луцию язык; но он уже и без того мямлил и путался. – Так что же произошло позавчера?

- Мне случилось быть тут по соседству – не именно тут, на Эсквилине, а внизу, в Субуре…

- Да, Субура весьма интересный район, - поддакнул я, пытаясь сообразить, что может быть привлекательного в убогих улочках для человека, живущего, по всей вероятности, в роскошном особняке на Палатине. Игорные притоны? Публичные дома? Или же головорезы, готовые за хорошую и не очень плату прикончить кого угодно?

- По правде говоря, Гордиан, - сказал Луций Клавдий с тяжёлым вздохом, - мне просто нечем себя занять. У меня нет склонности ни к политике, ни к философии; на Форуме я чувствую себя совершенно бесполезным. Я пытался перебраться за город, но и фермер из меня никудышный; вид пастбищ и полей наводит на меня скуку. Я не люблю также приглашать к себе гостей – собирать у себя в доме массу чужих людей, каждый из которых вдвое умнее меня, и потом ломать голову, чем их развлечь, и о чём с ними говорить, чтобы не ударить перед ними лицом в грязь – всё это так утомительно и скучно. Чем бы я ни занялся – всё рано или поздно мне непременно наскучит.

- И что же? – спросил я, подавляя зевок.

- Поэтому я просто брожу по городу целыми днями. Хожу в Тарентум[19], где старики окунаются в горячие источники, пытаясь вернуть суставам былую гибкость. На Марсово поле, где тренируют коней для скачек. Вдоль берегов Тибра – на рыбные рынки и мясные рынки, и на рынки, где торгуют иноземными товарами. И туда, где идёт стройка. Слушаю, как женщины, пришедшие за покупками, торгуются с продавцами; как подрядчик препирается с каменщиками; как женщины, выглядывающие из окон борделей, захлопывают ставни при виде компании подвыпивших гладиаторов. Я люблю смотреть, как люди работают. Они точно знают, что делают и зачем. Они заняты делом и не знают скуки. Ты понимаешь меня, Гордиан?

- Думаю, что понимаю, Луций Клавдий, - ответил я.

- Тогда ты поймёшь, почему меня так тянет в Субуру. Там бурлит жизнь. Ты просто чувствуешь её, буквально нюхом чуешь – страсти, желания, пороки. Теснящиеся друг к другу переполненные дома, непривычные запахи – жизнь, которая разыгрывается перед твоими глазами! Узкие извилистые улочки; полутёмные даже в полдень сырые проулки. Из окон верхних этажей над лавками слышно, как спорят, смеются, занимаются любовью! Какое притягательное место Субура – загадочное, полное тайны!

- Ну уж в нищете-то нет ничего таинственного, - заметил я.

- Есть, - ответил Луций Клавдий; и я не стал спорить, подумав, что для него, пожалуй, что и есть.

- Расскажи мне подробно, что произошло позавчера, ни следующий день после ид.

- Сейчас. Но ты, кажется, посылал девушку за вином?

Я хлопнул в ладоши, и Бетесда выступила из тени. Её длинные чёрные, как вороново крыло волосы отливали блеском в лучах солнца. Я заметил, что Луций не в силах заставить себя поднять на неё глаза. Она наполнила его чашу, он застенчиво улыбнулся, отпил и преувеличенно одобрительно кивнул, оценив моё лучшее вино, которое наверняка было недостаточно хорошо даже для его рабов.

- В тот утро, довольно рано, я гулял по боковым улочкам Субуры. Было тепло, и повсюду появилась свежая поросль. Между булыжниками мостовой пробивались цветы. «Удивительно, как красота проникает даже в самые убогие уголки», - отметил я и подумал, что об этом стоило бы написать поэму, только вот не очень мне удаются поэмы…

- И тут что-то случилось, - напомнил я.

- Ах, да. Я как раз проходил мимо двухэтажного дома, когда из окна в верхнем этаже высунулся мужчина и закричал мне: «Гражданин, иди сюда, прошу тебя! Тут человек умирает!»

- Признаюсь, я колебался. В конце концов, это ведь могла быть ловушка, в которую меня пытаются меня заманить, чтобы ограбить, а то и убить. Ни телохранителя, ни даже просто слуги со мной не было; я люблю бродить по городу один. Но тут в окне появился ещё один человек и обратился ко мне: «Прошу тебя, гражданин, тут умирает молодой человек, он составил завещание – нужны семеро граждан, семеро свидетелей, чтобы оно имело силу. Мы нашли шестерых. Нужен ещё один. Пожалуйста, поднимись сюда». Разве я мог отказаться? И потом, не часто бывает, что я кому-то нужен. Вот я и поднялся наверх. Жилище, в которое я попал, состояло из нескольких комнат – просторных, светлых и хорошо обставленных. В одной из этих комнат на кушетке лежал человек, укрытый одеялом; он трясся в ознобе и громко стонал. Другой человек, пожилой, склонился над ним, промокая ему лоб влажной тканью. Кроме них, там было ещё шестеро прилично одетых людей, явно незнакомых друг с другом. Похоже было, что всех их, как меня, порознь позвали с улицы.

- Чтобы засвидетельствовать составленное завещание?

- Да. Умирающего звали Азувий, он приехал из Ларина[20] просто отдохнуть и посмотреть город – и тут внезапно и тяжело заболел. Его всё время била страшная лихорадка; он то обливался потом, то трясся в ознобе. Врачи ничего не могли поделать. Видно, болезнь изменила его до неузнаваемости: его друг уверял, что ему ещё нет и двадцати, а выглядел он намного старше. Не позаботившись прежде составить завещание – в конце концов, он ведь был совсем ещё молодой человек – и понимая, что может умереть в любую минуту, Азувий пожелал непременно составить его теперь и послал своего друга за восковой табличкой и стилосом. Требовалось семеро свидетелей; искать кого-то специально было некогда – Азувий был уже совсем плох; поэтому его друг просто позвал с улицы семерых первых попавшихся. Завещание было написано ещё до нашего прихода. Нам показали его. Я, конечно же, не читал; заметил только, что его явно писали два разных человека. Первые несколько строк были написаны нетвёрдой рукой, буква расползались в разные стороны; следующие строки были более ясными и твёрдыми. Видно, начинал писать сам Азувий; потом он обессилел, и дописывал его друг под его диктовку. В нашем присутствии несчастный юноша поставил внизу своё имя и вдавил в воск кольцо с печаткой.