Шалунья

Он смотрит на меня сверху вниз, его улыбка сияет на моей коже.

— Я никогда не видел ничего настолько соблазнительного. Я должен был добраться сюда. Я, черт возьми, бежал.

Я вспоминаю Рамзеса, вбегающего в дверной проем, раскрасневшегося и вспотевшего, и быстро и сильно кончаю, сжимая его пальцы.

Он берет меня за подбородок, заставляя посмотреть на него. — Ты останешься здесь, со мной.

Я тону в его глазах, в то время как мир разрывается на части и исчезает.

Рамзес — единственное, что остается непоколебимым, черная дыра, поглощающая все остальное.

Его пальцы проникают в те части меня, которых я никогда не касалась. Он находит место, перед которым я не могу устоять, и давит так, будто заставит меня кончить, пока это не убьет меня.

Это какая-то безумная пытка, когда каждый раз, когда я пытаюсь отстраниться, раствориться в ощущениях, Рамзес шлепает меня по щеке и возвращает обратно. Он фиксирует мой взгляд, заставляя меня чувствовать именно то, что он хочет, чтобы я чувствовала.

— Не смей сдерживаться. Я хочу, чтобы ты отдала мне все. Все. Покажи мне, как сильно ты этого хочешь. Покажи мне, как ты счастлива быть здесь, со мной.

Он засовывает пальцы глубоко, как крючок, и нажимает на кнопку снова, снова, снова, пока я смотрю ему в глаза, дрожа, дергаясь, умоляя.

— Это самое сложное, что ты можешь сделать? Я думал, ты лучшая — ты можешь кончить и сильнее. Да, ты можешь. Дай мне это, я чертовски хочу этого. Покажи мне, как сильно ты хочешь меня. Покажи, на что ты готова пойти, чтобы доставить мне удовольствие. Кончай, черт возьми.

Это попадает в яблочко.

Мой живот сжимается в одну точку, а затем взрывается. Это не кульминация — это детонация, взрыв в моей киске, как будто я что-то разорвала. Он рикошетом проносится по моему мозгу, уничтожая все на своем пути. Все, о чем я думаю, все, чего я хочу, все, чем я являюсь, исчезает.

Остались только глаза Рамзеса, которые смотрят в мои, наблюдают, как я покидаю этот мир, а потом снова затягивают меня обратно.

Его улыбка расплывается, злая и довольная.

— Хорошая девочка. Теперь я доволен.

Облегчение проникает в меня.

Я сделала вдох…

и разрыдалась.

Я так потрясена собой, что закрываю лицо руками, пытаясь спрятаться, как ребенок.

Я не плачу. Никогда.

Особенно в присутствии других людей.

Особенно перед ним.

Рамзес застывает, но ловит меня руками и укладывает к себе на грудь. Он обхватывает мой затылок, как будто он хрупкий. Его руки обхватывают меня со всех сторон.

Я утыкаюсь лицом в его грудь, мне так чертовски стыдно, что я плачу еще сильнее. Я контролирую это не больше, чем то, что было раньше. Рыдания сотрясают меня так же, как и удовольствие, — жидкие и свободные.

Я сворачиваюсь калачиком в пещере его рук, радуясь, что теперь чувствую себя маленькой и сжавшейся, потому что так легче спрятаться.

Рамзес кладет ладонь на середину моей спины. Он проводит длинными, медленными движениями по моему позвоночнику.

— Шшш, — бормочет он мне на ухо. — Ты так хорошо справилась, я так горжусь тобой.

6

РАМЗЕС

Я отвез Блейк домой, чего не планировал делать. У меня есть шофер. Такая схема была бы идеальной возможностью для Тони наконец-то выполнить свою работу. Но Блейк отказалась от поездки, вероятно, из чистого упрямства, и теперь я хочу отвезти ее домой сам.

Она тихо сидит на пассажирском сиденье.

Хотел бы я, чтобы был способ сказать ей, чтобы она не смущалась.

Я понимаю. Меньше всего на свете мне хотелось бы плакать на глазах у кого-то еще. Полагаю, она чувствует то же самое.

Но этот момент был просто невероятным.

Чувство власти, которое я испытывал, когда ее тело находилось под моим контролем, ее глаза были устремлены на меня… а затем полное освобождение. Я словно покорил Эверест и спрыгнул с вершины.

Не нужно быть менталистом, чтобы понять, что самоконтроль Блейк — это ее броня. Именно так она вошла в зал Belmont Stakes и работала там, как воин, уверенно играя роль, которую она играла сотни раз.

Сегодня вечером я поставил ее в новую роль.

Та, которую она не контролирует.

Зато контролирую я.

Я все еще так чертовски возбужден, что едва могу усидеть на месте. Я словно чувствую ее на кончиках пальцев, она тает, растворяется под моими руками.

Я опускаю окно, чтобы впустить в машину свежий воздух.

Блейк делает то же самое, прислоняется головой к подоконнику, закрывает глаза и глубоко дышит.

Я думаю о ее весе в моих руках, тяжелых и теплых. Как она расслабилась, когда я погладил ее по спине. О ее влажном лице, промокшем сквозь мою рубашку.

— Прости, — говорит Блейк.

— Не извиняйся. Я получил именно то, что хотел.

Она поворачивается и смотрит на меня, забавляясь, хотя ее глаза все еще красные.

— Ты собираешься притвориться, что именно так хотел закончить свою ночь? Чтобы кто-то рыдал над тобой?

— Не кто-то, — говорю я. — Ты.

Цвет просачивается на ее лицо. Она пожевала краешек губы и слегка нахмурилась.

— Тебе нравится ставить меня в неудобное положение.

Я улыбаюсь. — Раньше ты не выглядела такой уж неловкой.

Ее румянец становится еще глубже.

— Ты делал это раньше? Это твоя изюминка?

Я качаю головой, плавно останавливаясь на красный свет. — Я никогда даже не думал попробовать.

— Тогда почему ты выбрал именно это?

Я наклоняюсь через сиденье скамейки и заправляю прядь волос ей за ухо, позволяя пальцам скользить по спрятанной кошке.

— Твоя татуировка. Я подумал, что она тебе идет.

Она слегка вздрагивает, удерживая мой взгляд. Теперь она смотрит на меня дольше.

Людей можно дрессировать, как и животных. Наказание и награда управляют всеми нами.

— То, как ты прикасался ко мне… — Она тихо вздохнула. — Я никогда не испытывала ничего подобного.

Я тоже.

Я говорю: — Я хочу увидеть тебя завтра.

— Я не могу завтра.

— Почему?

— Я занята.

— Чем?

— Не начинай, — предупреждает она.

Я меняю угол зрения, продолжая атаковать.

— Когда мы сможем увидеться?

— Во вторник.

— А что не так с воскресеньем или понедельником?

Она молча смотрит на нас, не улыбаясь.

Я жду так же терпеливо.

Наконец, она говорит: — Я могу и в воскресенье.

Каждая битва имеет значение для общей войны.

— В два часа, — говорю я. — И на этот раз я заеду за тобой.

Когда двери лифта открываются в мою квартиру, я чувствую запах духов Блейк. Рваный костюм валяется на кровати в гостевой комнате, а ошейник Блейк надежно убран в коробку.

Я стою в душе, позволяя горячей воде стекать по моей спине, облака пара скрывают от глаз остальную часть ванной комнаты.

Мой член тяжелый и набухший. Он в таком состоянии уже почти двенадцать часов. В моей руке он горит как в лихорадке.

Я медленно поглаживаю его, прокручивая в памяти ночь с того момента, когда мой маленький котенок вышел перед камерой.

Она ошеломила меня. Чертовски ошеломила.

Я планировал оставить ее там хотя бы на час или два, чтобы она размякла.

Но то, как она двигалась, оглядываясь через плечо, дразнясь, флиртуя… Она вжилась в роль и играла ее как одержимая.

Я думаю о том, как она прикасалась к себе, записывая, как именно двигались ее руки по телу. Я думаю о том, как я прикасался к ней, все время заглядывая ей в лицо, следя за каждым вздохом.

Я пытаюсь вспомнить моменты, когда ее тело содрогалось, когда она полностью теряла контроль. Что я говорил? Что я делал?

Я никогда не видел ничего столь соблазнительного…