Птица Карлсон

По лестнице спустилась мать Элизабет, раскрасневшаяся от радости, а отец вывел из сарая мотоцикл, который он украсил флёр-д-оранжем и свадебными цветами.

― Теперь он ― твой, ― только и выдохнул старый господин Бок.

Все обнялись, а Гунилла шепнула ей в ухо: «Женщина может позволить себе обращаться с мужем так, как не может обращаться с братом младшая сестра». Продолжая обдумывать смысл этой странной фразы, фрекен Бок поцеловалась с Карлсоном.

Губы у него были мягкие и пахли вареньем.

Малиновым или вишнёвым ― она так и не поняла.

2022

Склад

Сванте остановился на вершине холма. Ветер стих, но жухлые листья несло по склону.

Сванте расстегнул своё длинное пальто, достал карту и сверился с ней.

«В этот момент должна раздаваться какая-нибудь меланхолическая музыка», ― подумал он. Музыки, разумеется, не было.

Только кот в своем пластмассовом доме жалобно пискнул и стих. Переноска с котом давно оттягивала руку, но Сванте уже привык к этому ощущению.

«Была бы у меня собака, было бы проще, ― но у меня никогда не было собаки».

Перед ним лежала брошенная деревня ― огромная, наполовину занесённая песком.

Сванте поправил шляпу с широкими полями и начал спускаться с холма.

Он шёл по главной улице, и вновь поднявшийся ветер скрипел жестяными вывесками.

У местного ресторана ему попался дом с криво написанным объявлением «Дом свободен, живите, кто хотите». Надпись была небрежной, сразу видно ― человек торопился, покидая это место.

Сванте толкнул дверь ногой, а потом выпустил кота.

Кот брезгливо потрогал лапкой порог, но всё же ступил внутрь.

Там гостей встретила мерзость запустения ― фотография в разбитой рамке на полу, брошенные письма ― уже со следами чьих-то подошв. И вездесущий песок.

Ящики буфета были вывернуты. Искать тут было нечего.

Сванте улёгся на кровать с никелированными шишечками, не снимая своего пальто, и мгновенно заснул.

Как всегда на новом месте, ему снились дом и старая мать, островерхие крыши и щенок, которого ему никто так и не подарил.

Он проснулся от собачьего тявканья.

На пороге сидел пёс.

Он был нечёсан и стар, весь в каких-то репьях.

Но Сванте воспринял это как знак. Он поделился с псом остатками мяса из консервной банки, хоть кот и смотрел на это неодобрительно.

Несколько дней Сванте отсыпался и путал день с ночью.

Пёс и кот вступили в странные отношения ― они то ссорились, то мирились.

Однажды, проснувшись, Сванте увидел, что они сидят рядышком на пороге и молча смотрят в степь.

Сванте изучил деревню и обнаружил человеческие следы. Кто-то тут всё же жил, но непонятно кто ― и, главное, зачем?

Ответ вплыл в его жизнь утром, когда на пороге его нового жилища возник человек в рваном мундире Королевской почты.

― Приехал искать склад?

― Клад?

― Склад. Многие приезжают, но все называют по-разному. Одни говорят «шар», другие ― «монолит», третье ― «мишень», слов-то много красивых. А я говорю ― «склад».

― А ты кто?

― Я ― Карлсон. Почтальон Карлсон.

― А тут есть почта?

― Почта есть везде. Я ― почта. Кот ― твой?

― Мой.

― А пёс ― мой. Хотя он, конечно, сам по себе. Ты не хочешь отправить письмо? Многие отправляют. Перед тем как исчезнуть.

Сванте задумался. Можно было бы отправить письмо вдове старшего брата, он как-то даже поздравлял её с днём рождения, года два назад.

― Нет, мне некому писать, ― ответил он, помедлив.

― А зачем тебе склад?

― Мне незачем.

― Оригинально.

Разговор затянулся, и Сванте, чтобы прервать его, стал чистить ружьё. Карлсон с уважением посмотрел на ствол и ретировался.

Когда кот приучился питаться той частью сусликов, что оставлял ему Сванте, Карлсон явился снова.

― Я прочитал про тебя в газете. Ты, оказывается, знаменитость. В розыске.

― Напиши им, получишь что-нибудь в награду, ― мрачно ответил Сванте. ― Велосипед, скажем.

― Зачем мне велосипед? ― хохотнул Карлсон. ― Почту доставлять? Смешно.

Однажды Сванте, зайдя в поисках сусликов дальше обычного, увидел то, о чём говорил почтальон ― странное сооружение на горизонте. К нему вела дорога, засыпанная жёлтой кирпичной крошкой.

У поворота стоял небольшой старый трактор, сквозь который проросло дерево. Больше всего Сванте насторожило то, что мотор у трактора продолжал работать.

На крыше сидела большая чёрная птица.

Когда Сванте подошёл ближе, она открыла клюв и издала странный горловой звук.

― Кто ты? ― на миг почудилось Сванте. Или она сказала «Когда-нибудь»? Но птица не стала поддерживать разговор, а снялась с крыши трактора, взмыла в небо. Между делом чёрный страж нагадил Сванте на плечо.

В конце жёлтой дороги обнаружился большой полукруглый ангар, отливавший серым в жарком мареве.

На дверях висел огромный замок.

Сванте обошёл постройку, а потом, перехватив ружьё, стукнул прикладом в железный бок, прямо в основание огромной цифры «17».

Ангар ответил глухим звуком пустоты.

На следующий день он пришёл с огромными ржавыми кусачками, найденными в чужом доме.

Дверь с другой стороны, впрочем, оказалась открытой.

В огромном пустом ангаре сидел Карлсон.

― И что? ― спросил Сванте.

― И всё, ― ответил Карлсон.

Они помолчали, и, наконец, Карлсон сжалился.

― Закрой глаза, ― велел он. И тут же что-то вложил Сванте в ладонь.

Тот открыл глаза и увидел в своей руке верёвку. Другим концом она была обмотана на шее коровы ― маленькой и тощей.

― Что это?

― Твоё смутное желание. Или не твоё, но выстраданное. Откуда я знаю? Может, ты так любишь своего кота, что поменялся с ним желаниями. Бери корову и проваливай.

В дверях ангара Сванте обернулся.

― У меня только один вопрос. А куда делись остальные?

― Кто?

― Кто был тут до меня.

― Как куда? Переехали ― за реку.

― Где же тут река?!

― А вот это уже второй вопрос, ― сказал Карлсон и улыбнулся.

2022

Варежка смерти

Гунилла смотрела, как Малыш играет с собакой. С тех пор, как у Малыша появилась собака, он сильно изменился. У него уже не было воображаемых друзей, он стал много гулять — но уже не с Гуниллой, а с псом. Она тоже захотела завести собаку, чтобы вместе ходить в парке. Мама с печалью смотрела на мучения Гуниллы, — ребёнок был поздний, желанный. Мама прощала ей и татуировки, и чёрные ногти, и тяжёлые ботинки. Но у мамы была аллергия на собачью шерсть, и в ответ на немой вопрос он только вздохнула. Мать Гуниллы вообще довольно часто вздыхала.

Малыш однажды зашёл к ним со своим псом, и тот тут же наделал в прихожей лужу. Когда за ними закрылась дверь, мать вздохнула, а Гунилла молча пошла за шваброй. Мир был жесток, как манга о японских подростках.

Мир состоял из школы, наполненной тупыми детьми, впрочем, и взрослые были не лучше. Отец существовал в виде ежемесячного банковского перевода на счёт матери и — раз в год — перевода на счёт Гуниллы. В момент зачисления денег телефон вздыхал, вздыхала и мать. Переводы, однако, были большими, так что мать могла не работать. Целыми днями она сидела у окна и вязала. У Гуниллы было сто пар шерстяных носков с разноцветными узорами, и она молилась японским богам о том, чтобы свитер с оленями не был довязан никогда. Мать действительно отвлекалась от свитера, и вот только что связала Гунилле шарф и варежки. Варежки были связаны верёвочкой, продетой в рукава, чтобы не потерять пёстрые плоды материнских усилий. Выйдя из дома, она тут же прятала это убожище в рюкзак.

Как-то, глядя на гуляющих во дворе детей и их собак, Гунилла начала играть с варежкой. Так ненависть к цвету была побеждена воображением. Она так хотела собаку, что варежка в её воображении превратилась в неё. Гунилла протёрла глаза: перед ней сидел пёстрый щенок.