Страница 19 из 33
В вечернюю погоду опять пускались ракеты.
Сегодня я закончила свою знаменитую салфетку, вот будет память.
Ну ладно, Саша, иди спать, а то твоя кошечка давно свернулась клубочком, и спит.
Спи, Саша.
Вклейка № 26. Статья «Ни шагу назад, доблестные защитники Ленинграда!».
22/IX. Встала с Информбюро: бои по всему фронту.
После ожесточённых боёв наши войска оставили г. Киев.
Я сразу соскочила с койки, и больше не уснула.
Погода серая – пасмурная, ну, думаю, и день будет спокойный от фашистских стервятников.
Вдали раздается артиллерийская канонада.
Но в 7 час, еще лёжа в койке, услышала сигнал «В.Т.».
Конечно, соскочила скорее, и к телефону, и давай записывать в этот дневник.
Сегодня, в 6 час. утра, исполнилось 3 месяца войны с фашистами, но кажется, очень давно.
Как всё это надоело, когда же будет конец.
Какое-то сегодня безразличие к жизни, никакого интереса, хочется плакать и плакать.
Такие переживания бывают у меня всегда, после оставления какого-нибудь города.
Наверное, фашисты ловятся сейчас за каждой мелочью в городе.
Не могу выразить, какая злоба у меня на них.
Погода серая, пасмурная, на душе кошки.
Ох, как надоело.
Скоро диспетчерское. Тоже надоело.
И зачем только собираемся, чтобы почесать языки.
Забрали сегодня Осипова в Армию, хороший человек.
Орлову, Плоткину, тоже повестки.
Уныло на душе, ну, и пишу разную чехарду.
От знакомого ничего, и я ему тоже ничего не пишу.
Хорошо хоть кошка развлекает немного.
В 12 час. пошла в столовую, встретила Миньсуарошвили (*Так читается по буквам, возможно фамилия другая), последний сообщил, что общежитие на Песочной полуразрушено от тонной бомбы, которая попала в деревянный домик, где всегда стоял мотоцикл.
Здание общежития, говорит, всё перекосило.
Когда он сказал, я чуть не заплакала.
Такое здание, прожить в нём 4 года, считать родным, где разделялись радости, и горести студенческой жизни.
Да, сволочи, из сволочей, эти гитлеровцы.
Какие неприятности и жертвы народу.
Убито на смерть, говорит, человек 6, ранено человек 18.
Не знаю, что нашло на нашу Фабрику.
В 14:40 «В.Т.».
Я была в это время на бревёнке, скорее пошла к себе.
Погода была пасмурная, выгодная для воров-фашистов.
Забралась на свою голубятню, и сижу у телефона, как обычно.
А мой котёнок спит на койке, свернувшись клубком.
С вышки сообщают, что летит самолёт в направлении Завода Ленина.
Рабочие удрали в бомбоубежище.
Вот, села, как обычно, к окну, и думаю, если в эту трубу попадёт бомба, то мне попадёт кирпичом, если – в другую, тоже.
Сяду я сегодня в уголок.
Так и сделала.
Вдруг слышу, треск, сотрясение здания, осыпалась штукатурка, вылетели рамы, открыло двери, и т. д.
Хорошо, что скоро убрали рабочих.
Сволочь, Гитлер, бросил бомбу на мой цех.
Дверь из кабинета тоже полуоткрыта, но открыла я её с трудом, от вылетевшей рамы в коридоре припёрло дверь.
Лестницы все завалены штукатуркой, рамами, ни одной ступеньки.
Я пошла вниз, и чуть не убила Рыбушкина полетевшей рамой.
Спустилась вниз, смотрю, стоит весь в крови.
Поднимаюсь снова вверх, и только тогда не узнала своего кабинета.
Рамы вылетели, портреты на полу, стены, как решето, кругом дыры.
Взяла трубку, и сообщила в Штаб, что у меня авария, и вдруг, слышу – телефонная связь прервана.
Тогда решаю бежать в Штаб.
Спускаюсь по лестнице, на животе пролезла в дверь, так как она была вся завалена обломками, поднимаюсь на эстакаду, на ноги, смотрю, цех объят огнём, уже работают пожарники.
Я встретила Попова, затем вернулась к верху, забрала с собой свои пожитки (платья 2–3, и боты), снесла в бомбоубежище.
Раза три я сползала в кабинет, забрала все нужные бумаги, и снесла в бомбоубежище.
Потом стала помогать тушить пожар.
Чувствовала сильную боль в ногах.
Вечером догадалась, ведь, где я сидела, была в стене дыра, наверное, меня ударило волной.
Всё же удивительно, я была спокойна за всё время этого потрясения.
Когда горел цех, мои старухи ревели голосом, и действительно, люди проработали 10–15 лет, что-то их привязывало, ведь может быть это был их кусок хлеба.
Цех сильно разрушен, стенки полуобгорели, остался начальник с рабочими, без цеха.
Ну как не будешь проклинать Гитлера.
Ощущение пустоты на душе.
Удивил Васильев, который убежал с пилоточки (*заточки пил для пилорамы), после упавшей бомбы.
Когда немного утих пожар, я поднялась к себе в кабинет, и прямо удивилась, как я осталась жива.
Ночевать пошла в плановый отдел, спать хочу неимоверно.
Устала или что, но не знаю, придётся или нет уснуть.
Вот записываю в этот дневник, а где-то бьют дальнобойные, а мне кажется, что бомбят.
Оказывается, Саша, твои нервы начинают шалить.
Ну что же, будешь делать завтра.
Ну, уберёшь территорию, а дальше что, что тебя ожидает, лучше уйти на фронт.
Да, больше ничего не остаётся делать.
Подстричь волосы, одеть русские сапоги, и будет из тебя боец.
Забрала своего котёнка, и легла спать.
23/IX. Всю ночь спала как убитая, не взирая ни на что, хотя так била артиллерия, что дрожали стены.
Спала в плановом отделе на столе, со своим неизменным другом – котёнком.
Пробудилась в 6 час. с Информбюро: бои по всему фронту.
За 22/IX сбито 100 самолётов.
Сегодня я чувствую себя, как 60-ти летняя старуха, всё болит, и ноги, и голова, и всё тело разбитое.
Руки где-то все изрезаны, но нежиться некогда, так как в 7:30 придут рабочие, надо дать работу – уборку после разрухи, и пожара.
Вот, спешу записать этот дневник.
Да, Саша, за вчерашний день можно поседеть:
1) Киев;
2) общежитие на Песочной;
3) бомбёжка;
4) годовщина смерти мамы.
Но сейчас некогда думать, печалиться, надо работать, и работать, ты руководитель, теряться, и нос вешать, некогда.
Погода сегодня ясная, день будет, наверное, опять неприятный.
Самолёты уже жужжат в воздухе.
Что меня ожидает по работе в будущем – не знаю.
Может быть, пойдёшь на фронт.
Прошёл день, но какой был день, больше бы таких не было.
Во-первых, встала я в 6 утра.
С 7 утра, и вот уже 8:20 вечера, а я всё ещё на ногах, и, можно сказать, не жравши.
Столовая не работает, хлеб чёрный-чёрный, кипятку нигде нет.
К 4-м часам мы нашли электрочайник, вскипятили, и напились крепкого чаю.
Весь день был в тревогах.
За день было 9 тревог, не успеешь прийти, уже «В.Т.».
Я большинство сидела в щелях.
Днём занималась разборкой цеха по частям.
Ноги болят, не сгибаются, не могу ходить, но ничего не поделаешь, не подаю даже вида.
Эх, чёрт бы побрал с современной жизнью, но ничего не поделаешь, надо работать, хотя беспокоят тревоги и нет цеха.
Попов велев приготовить списки на 12 человек, на оборонные работы.
Да, как складывается жизнь.
Живёшь сегодня, не знаешь, что ожидает завтра.
Куда же после войны будут собираться мои знакомые!
Русских лежит в Госпитале, даже некогда навестить.
Рыбушкина не было весь день, не знаю, что с ним, и даже некогда было сходить.
Хожу, как чёрт, грязная, наверное, в голове даже завелись букашки, а сходить под душ, боишься «В.Т.».
Только разденешься, и вдруг «В.Т.».
Мои валенки так очертенели, не знаю зачем.
Ходят все голодные.
Вечером угостили винегретом, ну, и слава богу.
Ну ладно, Саша, крепись, все переживём, только бы не ступила в Ленинград фашистская нога.
Вчера была на волоске от смерти, осталась жива, а больше ничего не надо.