Елизавета I

Через полчаса явился очередной посыльный. Пусть его светлость проследит, чтобы никто из приветствующих не был вооружен. Затем — третий. Елизавета решила не проезжать по Лондонскому мосту — собирается двигаться, как обычно, по воде.

В конце концов получилось так, что основной удар нанес ей не безымянный убийца, но один из самых приближенных королеве людей — Лестер.

Долгие годы граф вел самый беспорядочный образ жизни, о чем не говорил только ленивый. Он был последним в роду, и, как считали многие, ссылаясь на его дурную наследственность, хорошо, что последним, — и хотел сына. Не выродка, а законного наследника, рожденного в законном браке с женщиной, готовой перенести неудовольствие самой королевы. У него было много любовных связей (десятки, говорили недоброжелатели), а Дуглас Шеффилд, самая верная любовница, родила ему двоих детей, но в жены граф хотел бы взять красавицу Летицию Ноллис — троюродную сестру Елизаветы. Они и поженились тайно в 1576 году, через некоторое время после смерти мужа Летиции, но два года спустя, когда она была уже беременна от Лестера, ее отец Франсис Ноллис настоял на более официальной (хотя и тоже тайной) церемонии. Это был большой риск, ибо королеве наверняка со временем все должно было стать известно, но Ноллис не верил, что Лестер, этот известный распутник, все сделал по правилам, и хотел собственными глазами убедиться в том, что дочь обвенчана как положено.

О женитьбе прознал Симье и сообщил о ней Елизавете буквально за несколько недель до прибытия Алансона. Королева и так вся извелась от тревог и ожиданий, и измена Лестера произвела на нее тем более тяжелое впечатление. Она пришла в ярость. До чего же это похоже на Лестера — действовать за ее спиной! Малодушный предатель! Что же до Летиции, то иного определения, кроме «кровожадная волчица», для нее у Елизаветы не нашлось. Что же, пусть Лестер подумает теперь о своем будущем; королева велела схватить его и заключить в уединенный замок в Гринвиче, за которым должен был последовать мрачный Тауэр.

Как бы ни была рассержена и уязвлена Елизавета, как бы ни жаждала отомстить, не могла она не улавливать некоей причудливой параллельности в линиях жизни — ее собственной и Лестера. Люди говорили, что родились они в один и тот же час, так что одинаковый знак был дан им уже с рождения. А теперь, достигнув зрелого возраста, оба вознамерились вступить в брак. Граф был годом старше королевы, вот и женился на год раньше; теперь ее очередь. К тому же в его женитьбе была какая-то печальная уместность, ибо, как бы ни оплакивала Елизавета утрату Лестера как возможного мужа, его союз с Летицией Ноллис окончательно развязывал ей руки. И как бы тонки ни были романтические узы, связывающие ее с этим человеком, теперь они оказались порванными окончательно. Можно с легким сердцем выходить за Алансона.

Тот прибыл в Лондон 17 августа. Торжественной встречи не устроили, ибо хотя сам визит Алансона был секретом Полишинеля, официального характера он не носил и упоминать о нем никому не позволялось. Пелена секретности, свидания тайком придавали сильный эротический оттенок состоявшемуся наконец личному знакомству Елизаветы с ее воздыхателем-мальчиком. О первой встрече никаких свидетельств не сохранилось, так что остается лишь гадать, играл ли тогда герцог роль страстного, настойчивого влюбленного или отдал инициативу Елизавете, которая постепенно сбрасывала с себя маску настороженной официальности, жесткой скованности, оборачиваясь к собеседнику лицом теплым и человеческим. Скорее всего они собирались найти друг в друге лишь терпимых партнеров; на самом же деле разом возникла взаимная симпатия, а кончилось все так и просто увлеченностью.

«Королева в восторге от Алансона, а он от нее», — грустно отмечал испанский посол Мендоса. Ей приятно его обращение, нравятся его манеры, да и внешность, кажется, отнюдь не отталкивает. Короче говоря, «он сделался для нее единственными мужчиной». Если Симье стал ее Обезьянкой, то Алансон — Лягушонком. Он даже подарил ей брошь с намеком на это прозвище — на золотом цветке золотой лягушонок с головой герцога.

Тех людей при дворе, что обычно дергают за ниточки и потому всегда знают, что вокруг происходит, тайные встречи парочки приводили в совершенное отчаяние. Даже членов Совета ни во что не посвящали. Им просто приходилось делать вид, будто ничего не происходит, хотя своего отношения к брачным планам королевы, весьма их тревожившим, никто из них не скрывал. Тот факт, что Елизавета лично вела дела с Алансоном и Симье, уже сам по себе свидетельствовал о беспрецедентно серьезном характере переговоров. «Многие из тех, кто при одной мысли о возможности такого брака только улыбался, теперь вынуждены признать, что, судя по всему, к нему именно дело и идет», — писал Мендоса.

Елизавета же буквально наслаждалась происходящим, всеми его деталями — отчасти потому, что ей было просто интересно, отчасти потому, что хотелось позлить советников. Она использовала Алансона в качестве наживки — например, устраивая бал для придворных, прятала герцога, но так, что всем было видно, за шторами. И танцевала словно бы специально для него — с большей легкостью и подъемом, чем обычно, — и, ловя его взгляд, подавала тайные сигналы, тем самым опять-таки привлекая всеобщее внимание к герцогу.

Само сватовство, атмосфера тайны, ну и любовные знаки внимания со стороны вполне симпатичного, как выяснилось, юного герцога все стремительнее влекли Елизавету к естественному финалу. Она видела в Алансоне «Защитника свободы бельгийцев против испанской тирании» — титул, дарованный ему нидерландцами. Он был невысок ростом, но крепок духом; разве не заявил он — в ответ на слова о том, что французы никогда не признают его своим королем, если он женится на Елизавете, — что всякий, кто воспротивится этому браку, — его враг?

Надо выходить замуж, повторяла она себе. А коли надо, то пусть ее избранником будет этот мужчина. Места для кривых ухмылок и иронических замечаний в собственный адрес («Как раз в моем возрасте только и толковать о браке», — бросила она всего несколько месяцев назад) не осталось. Пора было окончательно приводить в порядок брачный договор.

Прибыл Алансон почти тайно, но прощалась с ним Елизавета на виду у своего окружения и, как рассказывают, очень нежно. Она подарила ему красивую драгоценность, а герцог в ответ надел ей на тонкий палец бриллиантовое кольцо стоимостью не меньше чем в десять тысяч крон. Отголоски недавнего ухаживания слышны были еще долго. Неделями после отъезда герцога Елизавета говорила о его великих достоинствах, замечательных качествах и даже упоминала о праведности Екатерины Медичи, о которой раньше иначе как с крайним отвращением не отзывалась, — и в личном, и в политическом плане.

Брошка с лягушонком сверкала у нее на шее, бриллиантовое кольцо — на пальце. Ну а сама Елизавета, тщательно подбирая слова, сказала так: «Я не против того, чтобы иметь его своим мужем».

Глава 27

Король французский, постой, не спеши

К английскому брегу стремить корабли!

Анжуйский герцог, постой, не греши

Мечтать о паденье английской земли!

До гроба, до смертного часа верны

Мы королеве одной,

Ей отдаем и силу, и честь,

И верный английский дух.

Правьте, французы, в краю родном,

В край не вторгайтесь чужой,

Ибо судьба вам — огонь и меч,

Выбор — одно из двух!

Не успел Алансон отправиться домой — и с дороги, сначала из Дувра, а потом из Булони, послать своей Елизавете в общей сложности семь любовных писем, — как в Англии была обнародована брошюра, изображающая его типом расчетливым и растленным.

Автором брошюры с длинным названием «Разверзшийся зев, который поглотит Англию, если Всевышний не удержит Ее Величество от брака с французом, который есть грех и проклятие», был некий Джон Стаббс, землевладелец с юридическим образованием, выступавший от имени твердокаменных, бескомпромиссных реформаторов, известных под именем пуритан. Стиль брошюры был столь же коряв, сколь и ее название, но аргументы определенны и остры.