Елизавета I

Что это за мерзость, что за гнусность — презренный молодой распутник заигрывает с суровой сорокашестилетней матроной? (По неприятному совпадению брошюра появилась как раз в день рождения королевы.) Всякий знает истинный смысл такого рода заигрываний, цель их состоит в том, чтобы наложить руку на состояние матроны, а в данном случае — на целое королевство. Сама-то Елизавета — просто несчастная жертва, ему, Стаббсу, до слез обидно наблюдать, как «нашу дорогую королеву ведут на заклание, словно бедного ягненка».

И заклание наверняка состоится, потому что не может женщина в таких годах перенести муки рождения ребенка. Врачи, если только верны они будут клятве Гиппократа, наверняка признают, как это опасно — настолько опасно, что шансов на выживание матери и младенца почти нет (между тем Сесил всего несколько месяцев назад был вполне ободрен отчетом королевских врачей и камеристок, в котором говорилось, что ее величеству ни в коем случае не противопоказано иметь детей. Более того, те же врачи утверждали, что впереди у нее еще как минимум шесть лет «плодоносности», а сама беременность только омолодит королеву).

Сама мысль о плотской близости Елизаветы с растленным французом приводит Стаббса в содрогание. Ей, «воспитанной в духе святости», нельзя и прикасаться к человеку, пораженному венерическим заболеванием, этой карой, что Бог насылает на неразборчивых распутников.

Главное же, королеве не следует обманываться насчет истинных целей Алансона, а состоят они в том, чтобы «соблазнить нашу Еву и отнять у нее, а заодно и у нас всех английский рай». Подобно тому как ненавистный король Филипп, женившись на Марии Тюдор, некогда пришел в Англию во главе банды алчных необразованных испанцев, Алансон собирается покорить английские берега во главе «корыстолюбивых, растленных французов, этих отбросов королевского двора, отбросов Франции, отбросов всей Европы». Как слепни из крупа лошади, они будут сосать кровь из Англии, пока не отнимут все ее богатство и всю силу, а потом проглотят ее целиком, и Елизавета, оказавшаяся под пятой мужа, не сумеет им противостоять.

Брошюра Стаббса — это явное и откровенное оскорбление монарха. Покровительственный тон автора столь же неприемлем, сколь оскорбителен его язык; он подвергает сомнению верховную власть королевы, ее выбор, ее государственный ум, не говоря уже о способности к материнству, — одного этого достаточно, чтобы сурово покарать наглеца. Елизавета распорядилась весь тираж брошюры сжечь, а Стаббса, его издателя и его печатника — повесить.

Такая реакция должна была послужить уроком не только нечестивцам — участникам издания, но и группе влиятельных граждан, не считающих нужным скрывать свои взгляды. Наказывая Стаббса, Елизавета наказывала всех пуритан за дерзость и самоуверенность, ибо они, по сути, бросали вызов верховной власти, не признавая иного авторитета, кроме авторитета Библии (так, как они ее понимали), и без колебаний вставали в позу обвинителя, осуждая поведение всех и вся, включая ее величество.

Церковь, созданная Елизаветой еще в самом начале ее царствования, была построена на основе компромисса. Отличаясь политической целесообразностью, духовно она, однако, оставалась совершенно бесплодной. Равнодушных не трогала, а мужчинам и женщинам страстной веры представлялась институтом пустым и ненужным: ее ритуалы казались лишь бессодержательной, пусть и яркой, риторикой, ее священство — людьми ограниченными, ее доктрина — далекой от теплой человеческой веры.

Иные католики не принимали такую церковь вовсе, хотя большинство в открытую своего отношения не выказывали и на обедню ходили; иные протестанты уже в первые годы царствования Елизаветы начали формировать в недрах этой церкви собственную «параллельную церковь», предназначенную для нравственного перевоспитания всего общества. Правоверные священники-пуритане устраивали еженедельные сборища, на которых совместно читали Библию и молились, избавляясь таким образом от любого самомалейшего греха в собственных душах. Обыкновенные прихожане, вдохновленные примером пастырей, тоже приходили на эти регулярные «очищения», отдаваясь святому делу исправления нравов — собственных и чужих.

Сила пуританского движения заключалась в его радикальной, бескомпромиссной точке зрения на удел человеческий. Они признавали лишь полную святость, все остальное — от лукавого, сатанинский грех. Жизнь — поле битвы добра со злом, и испытание пройдут только те, кто закован в броню праведности и идет к цели твердо и неуклонно. «Сатана рычит, аки лев, мир сходит с ума, — писал один пуританин своему единомышленнику в 1578 году. — Антихрист идет на все что угодно, лишь бы с волчьей прожорливостью испить крови паствы Божьей».

Мир предстает в мрачном свете, в котором все видится как некий знак грядущего, звучит как зловещее предзнаменование.

Суровые времена взывают к особенной бдительности. Поэтому в каждом приходе должны быть тайные наблюдатели, отмечающие грехи заблуждающихся, а тех, в свою очередь, следует призывать на еженедельные сборища для наставления. «Богохульство, разврат, пьянство, преступление закона Божьего, дурной язык» — все должно быть тщательнейшим образом выведано, а виновные сурово наказаны. Но это только начало. Молитвы, неуклонное посещение проповедей, от которых волосы встают дыбом, долгие воскресенья, целиком отданные благочестивым размышлениям, изучение Библии и церковного ритуала — таковы предпосылки праведной жизни, являющей собой подготовку к концу света. Дети пуритан воплощают свой духовный искус уже в именах: Реформация, Страдание, Прах, Избавление. Избави Бог от Греха встречается в детской с Господи Спаси и Помилуй; церковно-приходские книги 70—80-х годов представляют собою настоящий богословский лексикон, чаще других встречаются Покаяние, Сотвори Благо и Стойкость.

Фривольные нравы елизаветинских времен были противны истинным пуританам. Актеров изгоняли из городов, костюмированные танцы в нарядах средневековья запрещались, как и всякого рода маскарады, когда выяснялось, что они собирают народа больше, чем проповеди. Нераскаянные грешники повсюду жаловались на священство, не позволяющее им веселиться, и действительно, легкая музыка, флейты и барабаны заглушались мощными и торжественными гимнами. Влияние, оказываемое пуританами, было гораздо сильнее, чем можно было ожидать, имея в виду их численность; объясняется это, быть может, тем, что, попадая в круг обычных людей, они сразу же выделялись обликом и поведением. Их лица — не лица, а маски с печатью самоотреченности; они держатся строго и прямо, в самой походке их угадывается твердая решимость и целеустремленность. Никаких украшений они себе не позволяют, и одежда их, являясь упреком щеголям, словно намекает на готовность к умерщвлению плоти.

Особо были заметны пуритане при дворе, где их строгое, аскетическое платье резко контрастировало с вызывающей роскошью камзолов всех остальных. Точно так же на фоне причудливых причесок модников, скалывавших локоны булавками или подвязывавших их шелковой лентой, сразу бросались в глаза растрепанные, до плеч длиною волосы избранных. Вызов соперничал с исключительной простотой, пышность — с демонстративной скромностью. И пуритане в этом соперничестве выглядели предпочтительнее, во всяком случае, больше запоминались.

Резкое негодование вызывала у них праздность двора. Выпивка, азартные игры, обжорство, распутство — все это навлекает справедливый Божий гнев и осуждение со стороны священства. Безудержные, до головокружения, танцы «с их неприличными движениями, ужасным топотом, танцы под сладкие звуки музыки, непристойные песни, неправедные стихи» рассматривались пуританами как нарушение священных заповедей, а сквернословие считалось бесчестьем перед Богом и оскорблением христианского братства. Королева, любившая, как известно, оба занятия — и танцы, и сквернословие, — получала свою долю порицания. Более того, язык ее вызывал особые нарекания.

«Впадая в ярость, Ваше Величество, — писал Елизавете один пуританин, некто Фуллер, — часто вспоминает имя Божье всуе». И действительно, королева то и дело клялась ранами Христовыми, его распятием, его головой и иными наиболее почитаемыми символами, не говоря уже о святых. С библейскими заповедями против святотатства это как-то не очень сочеталось. А подданные следовали примеру своей королевы. Так и писал ей все тот же Фуллер: «Следуя дурному примеру Вашего Величества, большинство людей разного чина и звания постоянно богохульствует и сквернословит, оскорбляя тем самым Всевышнего и не получая за то никакого наказания».