Елизавета I

Судя по всему, Елизавета подхватила эту же заразу, во всяком случае, во дворце было официально объявлено, что королева слегла с оспой. В течение нескольких следующих дней она, совершенно обессилевшая и по-прежнему охваченная лихорадкой, занималась тем не менее текущими делами, оставив на долю других — прежде всего Дадли — заботу о продвижении английских войск в сторону Франции.

Послав незадолго до этого в Шотландию армию для поддержки повстанцев-протестантов, Елизавета решила, что помощь следует оказать и французским протестантам-гугенотам в их борьбе с Екатериной Медичи. Политические весы во Франции вновь качнулись в другую сторону, и Елизавета, никогда не терявшая надежды вернуть Кале, решила воспользоваться подвернувшейся возможностью. Екатерина была больна, и, по мере того как религиозные распри приобретали все более широкий размах, состояние ее ухудшалось. Гугенотские набеги вызывали яростный отпор со стороны католиков, Париж ничего с этим не мог поделать, и страна погружалась в хаос.

Весной 1562 года гражданская смута и кризис власти во Франции достигли таких масштабов, что Елизавета решила: пора действовать. Ее предложения о посредничестве Екатерина Медичи отвергла, и тогда королева Англии велела своим дипломатам вступить в тайные переговоры с повстанцами. В случае победы гугеноты в обмен на английские деньги и военную помощь обязуются возвратить Кале.

Соглашение было заключено, и в сентябре трехтысячный английский отряд отплыл из Портсмута во Францию, а 11 октября, как раз на следующий день после того, как Елизавета слегла, вслед за ним должно было отправиться еще столько же. Это было большое и дорогостоящее предприятие, и голоса членов Совета разделились. Впрочем, даже и те, кто в принципе был «за», соглашались с тем, что уж больно не ко времени пришлась болезнь королевы. Надо бы дождаться, говорили они, покачивая головами, пока все войдет в спокойное русло. Но болезнь оказалась непредсказуемой и упорной. Врачи рассчитывали, что на четвертый день, в среду, лихорадка спадет, на лице выступят красные пятна — типичный признак оспы — и начнется вторая стадия заболевания. Однако среда пришла и прошла, а лихорадка только усиливалась; красных пятен не было, и никаких признаков перехода ко второй стадии — тоже.

Бледная Елизавета неподвижно лежала в своей затемненной спальне, заострившееся лицо ее было искажено от боли, исхудала она страшно, чуть ли не одни кожа да кости остались. От изголовья ее, невзирая на опасность заразиться, не отходила Мэри Сидни, сестра Дадли. Бороться с оспой было практически нечем — разве что красные шторы на окнах, не пропускающие свет, жаркий камин, свивальники, тоже красного цвета, ну, и если повезет, можно было попытаться предотвратить появление глубоких оспин. А в общем-то врачи чувствовали свое бессилие. Королева либо поправится, либо перейдет в мир иной — все в руках Бога.

С самого начала этого царствования шли разговоры о том, что Елизавета умрет молодой. Сейчас ей было двадцать девять, уже почти четыре года, как она на троне — время исполняться предсказаниям и астрологическим расчетам. Примерно в те же дни, что Елизавета оставалась прикованной к постели, схватили и подвергли допросу двух заговорщиков-католиков, родственников покойного кардинала Поула, замысливших якобы послать вооруженные отряды в Уэльс и передать трон Марии Стюарт. Арестованные утверждали, что против Елизаветы они никоим образом не злоумышляют; просто один астролог еще много месяцев назад уверял их, что Елизавета умрет задолго до того, как их план осуществится.

Никто не отваживался говорить о земных сроках Елизаветы вслух, хотя думали об этом все. Придворные прикидывали шансы возможных наследников и поспешно обзаводились новыми союзниками. Преданные молились, расчетливые вели переговоры. Все жадно ловили последние новости из залы заседаний Совета, где как раз обсуждались вопросы престолонаследия. Вернее, все, кроме Роберта Дадли, который собрал «под своим началом значительные вооруженные силы», около шести тысяч человек, и ждал дальнейшего поворота событий.

Члены Совета собрались, как только состояние королевы стало внушать серьезные опасения. Страна втянута в войну, наследника нет, стало быть, только они, случись худшее, ответственны за процесс законной передачи власти. Сесил, находившийся в Лондоне, узнал о приближении кризиса в полночь и тут же в тревоге помчался в Хэмптон-Корт, куда и прибыл ранним утром. Вскоре подъехали и остальные, и в течение следующих трех дней и ночей там шли бесконечные споры о том, какие шаги следует предпринять.

Столкнувшись с необходимостью выбора из многих претендентов на трон, члены Совета должны были учитывать целый ряд факторов — вероисповедание, личные качества, военную силу или отсутствие таковой, не говоря уже о запутанных юридических вопросах. В основном за право восшествия на английский престол боролись два рода: Стюарты, происходившие от старшей сестры Генриха VIII Маргарет, и Суффолки, продолжавшие линию младшей его сестры Марии, которая, вступив в брак с Чарльзом Брэндоном, сделалась герцогиней Суффолк.

На первый взгляд у Стюартов позиции были посильнее, ведь Маргарет Тюдор была старше всех по возрасту. В то же время первая в ряду претендентов по этой линии Мария Стюарт — шотландка, она и родилась не в Англии и уже поэтому не могла наследовать собственность в этой стране. Но даже если пренебречь этим, остаются препятствия в виде ее католического вероисповедания, а также того неопровержимого факта, что Генрих VIII исключил Стюартов из круга претендентов на трон.

Однако главная представительница Суффолков вместе с сыном-младенцем томилась в Тауэре. Екатерина Грей — протестантка, она родилась в Англии, она явно плодоносна — преимущества немалые. К тому же на ее стороне — завещание Генриха, далее — она рядом, под рукой, всего в шести часах речного путешествия от Хэмптон-Корта, в то время как Мария Стюарт в сотнях миль к северу. Но против нее — расторгнутый брак с сыном Пембрука, изменническое замужество да и юридические препятствия, корнями своими уходящие в запутанную личную жизнь ее деда Чарльза Брэндона. Наконец, известно, что ее, мягко говоря, недолюбливает Елизавета.

Возникала и кандидатура Генри Гастингса, графа Хантингдона; не принадлежа ни к Стюартам, ни к Суффолкам, он представлял семейство Йорков, ведущих свою родословную от Эдуарда III. Правда, в последних поколениях претензии этого семейства на английский трон становились все более зыбкими, и граф по своим личным качествам был далеко не тем человеком, чтобы всерьез воскресить их. С другой стороны, он женат на Екатерине Дадли, сестре сэра Роберта, и, по слухам, войска, которые по его приказу были подтянуты ко дворцу, могут стать в случае необходимости на сторону графа. Де Куадра считал, что и сама Елизавета, а также Сесил отдают ему предпочтение перед другими (хотя многое свидетельствовало об обратном) по той простой причине, что он мужчина. Но подобно Марии Стюарт Хантингдон не фигурировал в завещании Генриха; не в его пользу говорила и религиозная нетерпимость — он был не просто убежденным протестантом, а протестантом-фанатиком.

Час за часом в осаде нетерпеливо ожидающих новостей придворных заседали члены Совета, и напряжение неуклонно нарастало по мере того, как, напротив, силы королевы стремительно убывали. Одни призывали действовать прямо и решительно, то есть последовать воле короля Генриха и объявить наследницей престола Екатерину Грей. Другие, включая Дадли, Норфолка, старого вояку Пембрука и некоторых других прагматиков, отстаивали кандидатуру Хантингдона. Третьи предостерегали от слишком поспешных решений и настаивали на том, чтобы передать дело в ведение ведущих законников королевства, — предложение вообще-то разумное и ответственное, однако, как считали протестанты, отдающее тайным католическим душком. Эти самые ведущие законники — люди в конфессиональных вопросах консервативные и наверняка станут на сторону католика. А еще хуже, что пока они будут неспешно раздумывать да взвешивать все возможности, в страну могут вторгнуться войска иноземных католических держав — Франции или Испании.