Елизавета I

Часы шли, ожесточенная полемика продолжалась. Из покоев королевы сообщили, что у ее величества несколько часов назад отнялся язык, а теперь она впала в бессознательное состояние. Уже неделю Елизавета горела в лихорадке. Наступил кризис. Двор угрюмо, но испытывая в то же время какое-то внутреннее возбуждение, готовился к траурной церемонии.

Но тут вдруг стало известно, что к королеве вернулось сознание, она проглотила ложечку варенья и уснула — судя по всему, нормальным, здоровым сном. Жар оставил ее. Когда же Елизавета проснулась (было это среди ночи), на руках и лице ее выступили красные пятна. Появился аппетит, и она немного поела, а к утру, хоть на лице и теле возникли отеки, а пятна раскраснелись еще больше, окрепла настолько, чтобы встретиться со своими пребывающими в нерешительности советниками.

Она призвала их к себе и поделилась собственным планом престолонаследия. Править страной будет ее любимый Дадли; королем он быть не может, но регентом вполне, точно так же как пятнадцать лет назад Эдуард Сеймур. Дадли следует присвоить высокий титул и обеспечить его ежегодной рентой в размере двадцати тысяч фунтов. Дабы это решение не дало пищу новым слухам, порочащим честь сэра Роберта, Елизавета торжественно поклялась, что тот никогда не был ее любовником.

«Хотя я люблю и всегда любила лорда Роберта, — передает де Куадра слова Елизаветы, — как перед Богом заверяю, что ничего неправедного между нами не было».

Затем, воспользовавшись улучшением своего состояния и находясь в полном сознании, Елизавета отдала устные распоряжения, как это принято делать на смертном одре. Придворные должны получить денежное вознаграждение, она поименно перечислила всех, указав в каждом случае ту или другую сумму. Тэмфорт, грум, охранявший вход в покои Дадли, должен получить ежегодную ренту в пять тысяч фунтов. Особо Елизавета велела позаботиться о своем кузене Хансдоне.

Никто из членов Совета и не подумал возражать; напротив, ее заверили, что все, включая и распоряжения касательно Дадли, будет неукоснительно исполнено.

Совершенно ясно было, что королева готовилась к смерти; с тем большим удивлением и облегчением члены Совета, да и весь двор, узнавали каждый день, что Елизавета, испытывая, правда, сильные боли, а особенно чесотку, пока держится, не желая подобно многим другим уступать страшной гостье с косой. Мэри Сидни тоже свалилась с оспой, но, как и королева, упорно боролась за жизнь.

29 октября Сесил сообщил членам Совета, что «жизнь Ее Величества вне опасности». Сейчас врачи борются с краснотой, и, пока все последствия оспы не будут устранены, королева не покажется на людях. Дадли и реже Норфолк были единственными членами Совета, которых допускали к королеве; если бы не настояния других, это был бы один Дадли.

Опасность миновала, но встряску двор да, конечно, и сама королева пережили изрядную. Даже Сесил, кажется, утратил свое обычное хладнокровие. Во время совещаний он «говорил возбужденно, часто перескакивая с предмета на предмет и теряя ход мысли», да и свое влияние, по крайней мере видимое, уступил Дадли и Норфолку.

Дадли-то уж точно выдвинулся на главные роли. К неформальному положению фаворита добавилось формальное членство в королевском Совете. Свои военные возможности и силу он продемонстрировал достаточно красноречиво; отныне всякий, кто покусится на трон, должен хорошенько подумать, памятуя о его шести тысячах солдат. Ну а главное, Елизавета выразила истинное отношение к нему в своей предсмертной воле. Она считает его самым достойным своим преемником; она завещает ему самое дорогое — свое королевство. Ее чувства к нему говорят не о случайном увлечении или даже страстной влюбленности (хотя только самые доверчивые могли поверить ее клятвам в том, что она невинна). Мудро ли, легкомысленно ли, но Елизавета явно продемонстрировала не влюбленность, а идущую от сердца любовь и полное доверие лорду Роберту.

Глава 19

К друзьям склонишься — сколь верны они!

Храни свой двор, свой рай земной храни.

Джеймс Мелвилл, посланец Марии Стюарт, дипломат опытный и хитроумный, появился в Лондоне в конце сентября 1564 года и остановился в доме неподалеку от Вестминстерского дворца. Мелвиллу было двадцать девять, большую часть жизни он провел за границей — сначала в качестве пажа при французском дворе, затем в Италии и других странах — габсбургских владениях. Это был светский человек, который, по расчетам королевы Марии, мог понравиться безупречно воспитанной, но не бывавшей при иностранных дворах Елизавете.

В последнее время отношения между двумя королевами заметно ухудшились. Более двух лет вынашивались планы личной встречи, но всякий раз что-то мешало, свидание откладывалось, когда, казалось бы, все уже было решено. А в самые последние месяцы брачные планы Марии привели к «внутреннему конфликту», который только усугубила последовавшая переписка. Миссия Мелвилла должна была снять возникшие недоразумения.

Примирение было тем более необходимо, что теперь Елизавета, казалось, готова был предпочесть Марию другим претендентам на английский престол и разработала сложный, можно даже сказать парадоксальный, план объявления ее официальной наследницей.

В центре его было замужество Марии — ее брак с Дадли. Идея казалась настолько поразительной, что, впервые узнав о ней в начале 1563 года, шотландский посол просто не принял ее всерьез. Однако же Елизавета ничуть не шутила. В секретном послании одному из своих агентов в Шотландии она сообщала, что кузину наверняка удивит имя человека, которого она видит ее мужем. Елизавета отсылает своего любовника бог весть куда, женит его на более молодой и, как принято было считать, более красивой, чем она, женщине, которая к тому же вынашивает тайные замыслы завладеть английским троном, — все это и впрямь могло показаться либо чистым безумием, либо мазохизмом. Но на самом деле за действиями Елизаветы стояла железная логика.

С ее точки зрения, не много было тех, за кого Мария могла бы выйти без угрозы интересам Англии. Если это будет кто-либо из принцев-католиков, например, сын Филиппа Дон Карлос либо всегда находящийся под рукой австрийский эрцгерцог Чарльз, то ее претензии на английский трон дадут повод начать с Елизаветой войну. Иные, не столь высокородные претенденты, менее опасны с военной точки зрения, но тоже неприемлемы, потому что в таком случае со временем корона Тюдоров перейдет к наследникам Марии, у которых и английской крови-то почти не будет. К тому же подобные политические фигуры нередко вступают в союз с ведущими державами, что в данной ситуации будет достаточно опасно.

Ну и наконец, выбор в кругу шотландской или английской знати чреват восстанием… если только избранник не известен своей безусловной преданностью английской короне. А разве найдешь более преданного, чем Роберт Дадли?

Вот Елизавета и предложила его Марии, не без внутреннего сопротивления, надо полагать, ибо помнила язвительное замечание кузины в связи со смертью Эми Дадли: «Королева английская намеревается выйти за своего конюшего, который, дабы расчистить ей место, убил собственную жену».

Жертва, которую собиралась принести Елизавета, — это дань ее внутренней смятенности и бесконечной усталости души, ибо в последние шесть лет ее неотступно преследовал призрак собственного замужества. Даже оставляя в стороне настоятельную потребность в браке как таковом, в сравнении с этой на второй план отходила любая другая государственная проблема, и с течением лет парламентарии, члены Совета, послы и их повелители — европейские владыки, более того — народ все требовательнее и требовательнее вопрошали: за кого же в конце концов собирается выйти Елизавета? И когда?

Ну, парламент-то она застращала или, скорее, перехитрила. Советников, однако, с которыми приходится сталкиваться повседневно, так просто не проведешь. Они легко переходят от покорности к сопротивлению, всегда держат себя в руках, но в любой момент могут показать когти. Они привыкли иметь дело с мужчинами, жить в окружении мужчин, получать от них приказы и самим отдавать им распоряжения. Владычица-женщина оскорбляла саму бессмертную идею королевской власти, это, на их взгляд, чистая аномалия, и терпеть ее можно лишь временно. Елизавета же на троне уже шесть лет, и временное грозит перейти в постоянное. Между собой да и на людях эти знатные вельможи выказывали раздражение и досаду, напряженность все время только обострялась, разрешаясь иногда настоящими взрывами.