Страница 13 из 19
А вторая из «трёх ведьм»? Графиня Криц?
Графиня Криц — пока гул увеличивающейся толпы всё нарастает — лезет в бездонный карман юбки и копается там, пока не находит нужный мешочек: не тот, что с сушёными яблоками для несносных падчериц, нет. Сперва она стелит побитую молью шерстяную шаль, потом поверх старый потёртый носовой платок из шёлка. Затем из очень маленького мешочка вытаскивается ещё меньший шарик, покрытый кожей с мошонки полностью чёрного бычка: игра, за которую она принялась, напоминает игру в камешки, но без камешков. Вместо них графиня выбрасывает и собирает, выбрасывает и собирает, пока маленький шарик подскакивает, выбрасывает и собирает блестящие белые зубы повешенного палача. И всё это время она подвывает, напевает и бубнит слова на языке, столь древнем, что (кроме этого единственного заклинания) он стал совершенно мёртвым ещё до изобретения каких-либо символов или букв, чтобы его записать.
А третья из «трёх ведьм»? У Гранддамы Грюлзакк имелась своя собственная роль; вытащив скрытый на её увядшей груди свёрток, она вытряхивает оттуда на грязную морщинистую ладонь пару грубых костей, вырезанных из бабок дикого белого осла и принимается играть с дьяволом, поставив на кон участь Беллы; чтобы не давать Князю Ада слишком много шансов, она бросает за него кости левой рукой — но, несмотря на это, судьба Беллы слишком важна, чтобы оставлять её на волю случайного броска и поэтому Гранддама Грюлзакк пользуется шулерскими костями. «Никогда не давай дьяволу даже шанса» — её девиз.
Вот такая она, Гранддама Грюлзакк.
Дальше по улице, за болгарским посольством, в здании, лишь чуть-чуть больше размерами: «Гин'рал Аберкромби» просит жену американского посланника в Триединой Монархии, «не поищет ли она льду, для стаканчика доброго холодного о’лимнада?»
— Ни кусочка нет, моя маленькая медовая пчёлка; я уже проверял, но, по какой-то необъяснимой причине, мороженщик ещё не появлялся, — говорит Х. А. Б. Аберкромби, бывший генерал-маркитант армии Мизулы[24].
— Ох, даже моё чувство юмора и то истекает потом!
— Перетерпи это, моя дорогая росиночка, ради нашей Великой Республики; здесь не жарче, чем тогда, в Делавере, Ла Дерриер и платят намного больше.
— П’лагаю, я сниму корсет, надену халат и пойду полежу в гамаке, который ты подвесил на те забавные старые железные кольца, вбитые в стены, в том славном холодном глубоком подвальчике.
— Так и сделай, дорогая, до вечерней прохлады. Как жаль, что я не смогу присоединиться к тебе и тоже полежать, но долг зовёт.
— Ну, трудись, — кивнула она. — Трудись, трудись, трудись… — Но миссис Генерал не задержалась слушать дальше.
— На несколько часов свободен, — бормочет генерал. Он разглядывает своё отражение в высоком трюмо. Не один человек подмечал его схожесть с преподобным Генри Уордом Бичером[25] — точка зрения, с которой генерал ощущал обязанность согласиться, хотя его собственная фигура, пожалуй, чуточку полнее. Затем он вызывает дворецкого. Генерал Аберкромби не выучил ни готского, на аварского — основных языков Триединой Монархии; а с иностранцами, где бы их не встречал, пользовался языком, изученным на предыдущем дипломатическом посту (кроме домашней прислуги, с которой предпочитал объясняться на галльском или гэльском). — Парень, — говорит он, — притащи стакашку виски в кабинет. Подгони мою коняшку и коляску. И, э, к слову… Парень… не знаешь, где бы сыскать турецких цыганок-певичек?
В то время в Белле, на Старом Татарском Выгоне разбил брезентовые шатры и подкрашивал фургоны аттракцион под названием «Майор Джеймс Элфонзус Денди: Великое Шоу Техаса и Дикого Запада»; на деле это было довольно небольшое предприятие, на поколение опередившее своё время, впрочем, на оплату счетов им всегда хватало. Джим Денди собственной персоной, старый, смахивающий на козла, тип, и ветеран Мексиканской и Гражданской войн, подмалёвывал кистью тут и там, когда подошёл его компаньон Текс Титер, по виду в глубоких раздумьях.
— Чалым Конём овладели духи, Джим. Слоняется всюду и стонет. Хочу, чтобы ты знал. — Он присел рядом на корточки.
— Верно, опять напился.
— Неее. Не напился, говорит. Всё стонет, что Жёлтые Волосы попал в беду. Говорит, что слышит, как смерть свистит. И всё такое.
— Какой ещё, к чёрту Жёлтые Волосы?
— Ну, Джим, я точно не знаю. Вроде бы так индейцы называли Джорджа Кастера[26]?
Денди фыркнул. — Знали бы они, как я называю Джорджа Кастера. Его отряд был рядом с моим у Булл-Ран[27], он едва-едва обвык на войне, так вот, его можно было первым поставить на часы и он едва достаивал до конца, а, что там. Ладно. Он, что — послал дымовой сигнал Чалому Коню — если это был он?
Титер сдвинул набок свою высокую шляпу-дерби[28], которую он, как и большинство скотоводов, предпочитал широкополому стетсону, с забавно обвисающими полями, хотя газетные и журнальные иллюстраторы всё равно любили изображать ковбоев именно в них. — О, без понятия, Джим. Но, говорю — Конём овладели духи…Хо. Эй! Глянь туда! В той дитячьей коляске! Там, случаем, не ослиная задница Хайрам Абифф Аберкромби?
Джим Денди покосился и пригляделся. — С чего мне в это в’рить. Разве, чтобы врубить гудок и свисток. — Он полез внутрь повозки, которую подкрашивал. Через миг в воздух ударила струя пара, с немедленно последовавшими, весьма грубыми, но сразу же узнаваемыми тактами «Сбирайтесь под знамя»[29]. Тем временем коляска докатилась до фургонов, окружённая поднятой ей же пылью, возница поднялся и, склонившись вперёд, огляделся; затем махнул рукой, опять уселся и двинул прямо к ним. — Ну, скажем, ты переборщил, обозвав его ослиной задницей; он, как-никак, высокий государственный чин и ветеран Великого восстания[30].
Титер фыркнул. — Великого… Брехня. Всю войну просидел на их Территориях, толкал индейцам паршивое пойло, предлагал освобождённым повстанческим заключённым, одним из которых был я, ув’везти их прочь — а ещё паршивые пироги! О, Господи, паршивые их пироги — корки мягкие, как каша, а сушёные яблоки жёсткие, как кожа. — И двое мужчин вместе процитировали известный стишок:
Ненавидь, презирай и терпеть не моги,
Гнусные из сушёных яблок пироги…
— Майор Денди, — поздоровался Аберкромби, вылезая из коляски. — Капрал Титер.
— Как дела? — поинтересовался майор, протягивая сивую лапищу.
— Ммм, — промычал капрал. Не протягивая руки.
— О, ну-ну, успокойтесь. Давайте похороним поводы для мести и протянем руки через какую-то-там пропасть; парни, у меня кончился ржаной виски — есть что-нибудь выпить?
Джим Денди заметил, что можно было бы вскрыть бочонок бурбона. — Хотя, учтите, умеренно. Касса сильно оскудела и если не появятся посетители, мы отменим вечернее шоу.
Генерал Аберкромби пояснил: — Какое-то там религиозное сборище в центре города всё спутало. Понятия не имею, почему; я не держусь предрассудков, которые широко распространяют ирландские иезуиты, всем римским папистам, которые здесь найдутся — без обид. Что до прочего — пфф! Вскрывай бочонок и разливай его содержимое щедрой рукой; правительство Соединённых Штатов оплатит; я проведу это как ПОДДЕРЖКУ НЕРЕГУЛЯРНОЙ КАВАЛЕРИИ. — Он задвигал бровями и облизал губы.
Через минуту бывший капрал Титер поинтересовался, немного неохотно: — Как ваша миссис?
— Обливается потом. Эта женщина может вспотеть посреди снежной бури. — Он благодарно кивнул, поднял свой бокал. — За славного американского орла, пусть он подольше клекочет. — Они выпили.
— Ну, что ж, замечательная женщина ваша миссис. Хотя, по-моему, этот союз выглядит немного загадочно. Вы с ней, то есть. Несхожие.
— Загадочно? — выдохнул Аберкромби. — Ничего подобного. Она была женщиной не первой молодости, до сих пор не вышедшей замуж, а я — чиновником без кабинета. Её дядя — сенатор Адельберт де ла Дерриер, из Делавэра, председатель Сенатской Комиссии по иностранным делам и ярый республиканец с полными карманами протекции; ничего тут загадочного; скажите, вы что, собираетесь угощать выпивкой всю команду?