Лесные тропы

Ива благоухает дивно. Она неприхотливо растет в грязи, где попало, по проезжим дорогам. Она выкидывает почки еще по снегу, жалкая, наивно-убогая пальма севера — верба. Эти крупные пушистые пупырки, так смешно напоминающие крошечный заячий хвост, не имеют запаха: пахнут появившиеся значительно позже их мелкие, почти незаметные, желтовато-розовые цветы, пахнут крайне слабо. Там, где земля слишком Долго покрыта льдом и снегом, где все молчит в тягостном сне почти полярной зимы, там вдруг ошеломляет прелесть тончайшего благоухания: то тянутся по окраинам леса бесконечные заросли ивы; она цветет при первом дуновении весны, и скромные, маленькие цветы ее сливают свои дыхания в очаровательный и нежный аромат, не сравнимый ни с какими духами.

Осина надувает толстую пухлую почку, темную, горьковатую на вкус; ее любят клевать глухарь, тетерев, рябчик — все дикие лесные куры, так жадно преследуемые человеком за особенный вкус их мяса. И ясно дышат горечью только что развернувшиеся листья осины. Распустившись вполне, они тотчас начинают пахнуть… гнилью.

Невзрачна, суха, как будто безжизненна мелкая жесткая почка березы. Это хитрость, притворство, чрезмерная недоверчивость, во всяком случае затаивание своих достоинств. Береза, помня ужас зимы, когда приходится заживо изображать мертвеца, побаивается холода, не верит мимолетным взглядам солнца. Зато, когда его лучи, прогрев от корней до вершины, разбудят ее вполне, докажут, уверят, что весна действительно пришла, каким восторгом почти мгновенного расцвета вспыхивает береза под первым теплым дождем!

Едва успеют скатиться его алмазные капли, как на березе уже нет ни коричневых почек, ни темных ветвей: там висит нежно-зеленая дымка, вьются легким облаком тонко-зеленые кудри, колеблется прозрачнозеленый туман, сотканный из множества еще сморщенных, полусвернутых листков. И свежий березовый дух полон своеобразной прелести.

В лесу, где смешиваются тысячи запахов цветущих и тлеющих существ, всегда ясно слышно спокойное, здоровое дыхание березы: оно неизменно, сильно, чисто, как прозрачная вода ключа.

Свернув в красноватые трубки свои лапчатые листья, клен не распускает их надолго: он упорно ждет. Ему, несомненному пришельцу с дальнего жаркого юга, нужно много света и тепла. Когда, прокатившись в небе веселым грохотом, ударит первый гром и потрясенные волны воздуха повеют хотя бы на миг летним зноем, тогда клен живо-живо развешивает узорчатые цепи широколапчатых листьев. Увы! Они не пахнут нисколько. В скудной ли почве севера нет тех соков, что дали бы аромат, недоволен ли здесь клен чуждым ему солнцем, не умеющим греть как следует, — клен стоит зеленый, тенистый, прекрасный, но дыхание его незаметно.

Дуб дышит бурно. Какой крепкий, какой ядреный воздух не только в дубовой роще, но даже в густой тени одинокого богатыря, едва успевшего одеться темно-блестящей зеленью! Он стоит голый, когда весь лес уже нарядился в весенние листья. Холода боится? Ни в малейшей степени. С силами собирается? Да ничуть, сил хоть отбавляй. Просто не спешит. Листья у него, если угодно поближе посмотреть, есть; почки, похожие на орехи, он развернул давно, но темные крепкие листки так малы, так плотно прижаты к черным ветвям, что дерево кажется голым. Куда торопиться? Медленно, верно растут листья дуба. Могут налетать какие угодно бури, возвращаться трескучие заморозки: дубовый лист преждевременно не пожелтеет, не упадет. Все крепкие, сочные, затейливо-зубчатые листья дуба продолжают полнеть, увеличиваться, зеленеют не бледным цветом трав, а темной зеленью морской глубины. И крепкий, бодрящий запах их, сорванных с дерева или живых, колеблемых ветром, напоминает соленое дыхание океана.

Не все с почек начинают весеннюю жизнь; есть такие, что, не развернув ни единого листа, сразу одеваются цветами. Осыпанные бледно-розовым снегом, стоят яблоня и вишня, и слабым ароматом горького миндаля дышит их нежный, прелестный наряд, легко сдуваемый ветром. А есть и такие, что не только цветов, но ни почек, ни листьев никогда на них не бывает. Мертвецы? О, нет! Незримо меняя иглу за иглой своей хвои, они кажутся неизменными, равнодушными к лету и зиме, безучастными к жизни, холодными весной. Все это неверно.

Чудно дышит старый бор, и полно сладостных сил его могучее дыхание. Оно в полдневный жар совершенно ясно, несомненно пахнет медом, хотя среди сосновых стволов, давно потерявших нижние сучья, на сухом ковре опавших игл, очевидно, собирать мед не с чего, и ни одной пчелы там нет. Не те ли самые ароматы, принесенные работницами на прозрачных крыльях с цветущих трав, собираются в таинственной темноте ульев, что здесь, копаясь в песке между камнями, как-то добывают слепые корни, а солнце в золоте смолистых соков гонит вверх?

ССОРА

Прямо с прилета скворец брызнул веселой песенкой в безлистых еще ветвях березы.

К тому домику, где он вывелся и оперился прошлой весной, скворец прилетел со своей подружкой. Рассказал ли он ей об этом домике-ящике, приютившем выводок из шести птенцов? Обещал ли устроить ей в нем свое гнездо? Или она вывелась также тут, быть может, на ближайшей березе? Они летели сюда несколько дней среди сотен других скворцов, летели над морем, грозно шумевшим седыми волнами. Снежный вихрь трепал всю их стаю, точно кучу сухих листьев, и многие посыпались вниз такими мертвыми листьями. Но двое из уцелевших спустились на березу у намеченного домика. Однако оказалось, что он занят. Крикливое сердитое чириканье слышалось из него: там сидели воробьи. Как же так? Ведь это скворечник, а не воробьятник. Стоило лететь сюда из-за моря, чтобы увидеть подобное нахальство! Занять чужой дом…

Песенка скворца оборвалась. Он свистнул обиженно, сердито и запрыгал с ветки на ветку, угрожающе ероша перья. Его подружка попискивала тихонько, нежно, и крылья ее слегка трепетали. Не улететь ли? Не поискать ли другого места для гнезда?

Кому понравится начинать новую жизнь с драки?

А воробьи в скворечнике, чирикая наперебой, кричали резкими, трескучими голосами. Они поселились в этом домике еще зимой. Ну да, они нашли там растрепанное гнездо и много всякой дряни. Что ж из того? Почему известно, что гнездо и вообще весь дом вот этих скворцов? Этак всем, взявшимся неизвестно откуда, сейчас и уступай свое жилище. Они, воробьи, живут тут всей семьей, у них дети маленькие, и на свое место не пустят они пролетных бродяг.

Воробьи чирикали и возились в скворечнике все сильней. Имело чириканье обидный смысл или просто надоела скворцу вся эта трескотня, но он стрелой юркнул к своему домику. Сейчас он выкинет вон оттуда дерзких негодяев, заграбивших его жилье. Злобно раскрыв клюв, скворец просунул голову в леток, но, прежде чем он успел кого-нибудь клюнуть, на него с двух сторон посыпались такие клевки, что он не знал, как ему убраться. За ним растрепанные, взъерошенные выскочили супруги-воробьи и зачирикали, чуть ли не кувыркаясь по земле. Нет, они своего никому не уступят, вон какую задали взбучку — не суйся с носом в чужое гнездо! Они вспорхнули и, продолжая нахально чирикать, улетели — не то хвастать по соседям своей победой, не то за кормом для птенцов. Скворец, посвистывая, смущенно прыгал вокруг своей подружки. Что будешь делать? Ругатели, драчуны воробьи отъелись тут, сидя на домашних хлебах. Да еще двое на одного. Прогнали, прибили. Придется искать другого места для гнезда.

Человек, заметив всю эту пискотню, всю возню, понял только то, что скворцы дерутся с воробьями из-за жилища, и повесил на соседнюю березу еще домик. Ворона же, смотря на все, кое-что сообразила, быть может подслушала. Как только воробьи отправились по своим делам, ворона подлетела к воробьиному скворечнику, засунула в него свой длинный клюв, вытащила одного за другим пять полуоперившихся птенцов, проглотила их и уселась на забор, спокойно чистя клюв. Она вертела головой, довольно посматривая кругом. Все в порядке. Очень хорошо. Не каждый день удается так пообедать!