Этюд с натуры

— Что в сердце вари́тся, на лице не утаится, — сказала Аня, прервав мои думы. — Чересчур внимательно, Андрюшенька, наблюдаешь за Тосей, аль запала в душу? Не томись сомнениями, потанцуй лучше со мной.

Раскачиваясь станом, Аня отошла, продолжая держать меня за руку, и вновь приблизилась. Затем тряхнула копной золотистых волос и с вызовом начала отплясывать, легко выбрасывая стройные ноги. Современные танцы похожи на физкультурную разминку — руки, ноги, голова в движении. Привлекает ритмика, полная эмоциональная отдача, когда ты весь во власти музыки.

Аня танцевала чуточку с вызовом, покачивая бедрами, поднимая и опуская руки, как бы очерчивая ими свою фигуру. Незаметно заманивала и заманивала в круг и принуждала отвечать, поддаваться ее экзальтации.

Капитан-лейтенант был сражен наповал, старался изо всех сил понравиться, ходил гоголем, взбрыкивая, позабыв о погонах. Подумалось: бери такого голыми руками и веди, в загс, не упрется. Так и попадаются молоденькие лейтенанты на приманку хорошеньких студенток педагогического и медицинского институтов, целомудренных выпускниц фельдшерско-акушерских курсов. Пухленькая брюнетка сидела в кресле, покусывала в ревности губы, но офицер ничего не замечал.

Надменно-холодная красавица танцевала как бы нехотя, давая понять, что способна и не на такое, но не в настроении. Вот если бы достойный партнер…

Аня же отплясывала в удовольствие, как ей самой хотелось. Просто находилась в хорошем настроении, бодрый ритм доставлял ей радость. Никому она не старалась угодить или понравиться, может, самую малость, в силу женского естества. Ведь даже дурнушке хочется быть привлекательнее, если не одной из лучших. Я посматривал на Аню, ловил обращенные на меня взгляды. В них сквозили то вопрос: мол, подхожу ли тебе; то любопытство — таков ли на самом деле, как кажешься; то ответ: дескать, я перед тобой без утайки. Смутное чувство зарождалось во мне: было страшновато и сладостно приятно, словно катишься на санках с высокой горы.

Расходились поздно. В прихожей Аня доверительно тронула меня за плечо:

— Проводи, пожалуйста…

Мы вышли из дома, на улице распрощались с остальными. Было прохладно и тихо. Пустой двор, погруженный в дрему, казался непривычно широким. Под сенью кустов белели покрытые росой скамейки, на ближайшей из них сиротливо лежал плюшевый медвежонок.

Я не знал, в какую нам сторону, взял Аню под руку. Она благодарно прижалась ко мне.

— Знобко после тепла…

— Попробуем поймать такси.

— Зачем? Машина ждет нас.

Под кустами сирени стояли «Жигули». Аня подошла к машине, щелкнула ключом и открыла переднюю дверь, села за руль, распахнула передо мной вторую дверь. Несколько обескураженный, я подчинился и сел на предложенное место. Аня молча включила зажигание, мотор тихо заработал на малых оборотах. Мы обождали, когда немного прогреется двигатель, выехали на проспект. В свете фонарей поблескивал асфальт, только перед нами прошли поливалки. Перемигивались на перекрестках безработные светофоры. На трамвайных путях вспыхивали огни электросварки, рабочие в оранжевых куртках меняли рельсы. Я улыбнулся: ночь, а они в оранжевых куртках. Один из мужчин оторвался от дела, проводил нас взглядом и снова взялся за гаечный ключ с длинной рукоятью.

— Заедем ко мне? — нарушила молчание Аня. — Угощу тебя кофе. Не возражаешь?

— Не возражаю…

Аня легко вздохнула:

— Вечер хороший, давно не испытывала такого состояния. На душе легко и вместе чуточку тревожно… Как перед дальней дорогой. Уж не ты ли околдовал?

— Да нет, Анюта, я простой смертный. Трехмачтового брига под алыми парусами не имею.

— Как знать, как знать…

Она нажала на клавишу «Филипса», приятный голос пел: «Я лишь хочу, чтобы взяла букет та девушка, которую люблю…»

С проспекта свернули во двор кирпичного дома, под окнами которого росли старые березы, остановились у одного из подъездов. Аня выключила мотор, и зависла тишина.

— Приехали…

— Да, — ответил я и не знал, о чем говорить дальше, оттягивал момент. Аня взглянула на меня и улыбнулась.

— Не робей, Андрюша, я не кусаюсь и не царапаюсь. Посмотришь, как живу, такси вызовем и поедешь.

Ее полное доверие, просьба в голосе опять сломали барьер неловкости, настороженности. Как в первый раз, когда мы разговаривали по телефону, обдало меня теплой волной, отозвалась душа ответной нежностью и волнением. Ночь, ветви желтой акации у самого стекла машины, Аня, сидящая рядом, спящий город — это казалось впрямь волшебством, сказкой, у которой нет конца, пробуждалось потаенное чувство то ли радости, то ли тревоги. Хотелось поцеловать Аню, сказать, как она хороша, наверное, она ответила бы взаимностью. Но я сдержался из боязни испортить ненароком красоту, свести все к обыденности.

Лифт был отключен, мы поднялись по лестнице на четвертый этаж. Аня открыла дверь квартиры, пропустила меня вперед. В темноте я обнял ее, она прижалась головой к моей груди.

— Будь как дома, — сказала, отстраняясь и щелкнув выключателем. — Раздевайся и проходи.

Однокомнатная квартира, тесно заставленная мебелью, блестела чистотой. Не то что мое бунгало с разбросанными по спинкам стульев сорочками, штанами, со спортинвентарем в углу — гантели, эспандер, большой валун, его я притащил и использую вместо гирь. У Ани царил порядок. Дисгармонию вносил ковер во всю стену над кроватью — не столько для красоты, как я догадался, сколько для защиты от шума за стеной. Подумал так потому, что сам страдаю от криков и брани соседей, нередко ухожу на кухню. Уважаемые строители в спешке да погоней за удешевление зданий о шумоизоляции не думают: поставили бетонные перекрытия, заделали кое-как швы, настелили на бетон паркет или линолеум — готово. Подо мной живет полковничиха, вдова. Вдруг среди ночи позвонила: скрип моей софы ей уснуть мешает.

В углу на журнальном столике — пишущая машинка, стопка отпечатанных страниц, начатая пачка сигарет «Мальборо».

— Сама строчу на машинке, — сказала Аня, появившись с подносом. — Учусь, как ты уже слышал от Тоси, в аспирантуре. Оставлена сразу после университета. Я филолог, Андрюша, изучаю советскую литературу… Квартира, машина — на деньги мамы. Своим трудом ничего пока не успела заработать… — Она говорила и расставляла на столе чашки, сахарницу, сливочник, корзинку с печеньем. — Тема моей диссертации — «Военная проза Константина Воробьева».

— Автора романов «Убиты под Москвой», «…И всему роду твоему»?

— Верно! Ты читал? Кажется, удачно выбрала тему. Обнаружила в архивах неопубликованную повесть «Это мы, господи!..» и письма Шолохова.

— Удача…

— В том-то и дело! Повесть сорок годочков пролежала в архиве «Нового мира», ее считали утраченной. Теперь опубликована журналом «Наш современник» и вышла отдельной книгой. А письма Шолохова… Мой профессиональный секрет. Тебе скажу, ты из другого мира, не перехватишь. Воробьев обращался к Шолохову за помощью сразу после войны, в трудную пору жизни, когда журналы и издательства отказывались печатать его. Шолохов, представь, откликнулся. Послушай, как он ответил… — Она загорелась, коснувшись близкого ей дела, сразу позабыла обо всем остальном. Отыскала нужную страницу: — Вот… «Рукопись можно напечатать… Нечего греха таить, есть у Вас и натурализм, и другие „смертные“ грехи… Но у кого из начинающих на первых порах было это самое проклятое умение и у кого из них не было „смертных грехов“…»

На кухне зашипело, поплыл аромат кофе.

— Ой, убежал!..

Аня бросила страницу и поспешила на кухню. Появилась с медным кофейником на длинной деревянной ручке.

— На две чашки и осталось. Пожелаешь — заварю снова.

Мы пили густой ароматный кофе, болтали о разном. Пора было и честь знать, а я медлил, оттягивал свой уход. Вернее, мы оба отодвигали и отодвигали незаметно момент прощания. Допил кофе и отставил чашку, коснувшись рукой руки Ани. Она как раз потянулась за печеньем. Рука ее дрогнула и замерла, горячая-горячая.