Этюд с натуры

Под конец Марина уже не заводила речи о юге. Но наступили перемены. Глотова назначили заведующим сектором, стал он прилично зарабатывать, с квартальной премией приносил и до шестисот рублей. К лету у них скопилась крупная сумма. Владимир выпросил в профкоме путевки в санаторий «Карасан» под Алуштой. Принес и положил на стол перед женой. Она разглядывала синеватые листки, верила и не верила. Убедившись в реальности предстоящего отъезда, заметалась. Надо мужу купить летние брюки, туфли, себе обновы.

На следующий день обегала магазины, подобрала веселенькие ситцы, накроила сарафаны, летние платья, ночь строчила на машинке. В довершение купила широкополую шляпу из рисовой соломки.

В канун отлета почти не спала, боялась: а вдруг будильник подведет? С вечера уложила в чемодан необходимое для прогулок и пляжа. Ходила по комнате, перебирала в памяти вещи, не забыла ли чего.

— Брюки твои! Ах да, в них полетишь. Майки… Две положила, хватит. В них все равно не любишь ходить летом. Понадобится — постираю. Сорочки уложены. Теперь мой багаж. Так… Сарафан белый, второй — мелкими цветочками, третий — с оборочкой по подолу… Туфли белые, босоножки… Ой, растеряха, кажется, забыла!

Кинулась к чемодану, нашла вещи и вздохнула с облегчением.

— Голова кругом идет. Деньги… Кошелек ты возьмешь, Володя. Я ведь растеряха, оставлю еще где. Билеты на самолет… Где билеты?

— На телевизоре. С паспортами вместе.

— Видишь, вправду растеряха. Сама положила туда и забыла уже. Твой бритвенный прибор!..

— Успеешь положить. Мне утром побриться надо.

— Только напомни, пожалуйста, а то оставим дома.

Успокоилась только в самолете, когда стюардесса объявила о взлете и попросила пристегнуть ремни. Набрали высоту, и Марина задремала, склонив голову мужу на плечо.

В Симферополе сразу почувствовали дыхание юга. Марина радовалась, что не ошиблась в нарядах, выглядит не хуже других.

— Золотые ручки у твоей жены, — шепнула в троллейбусе, когда ехали из аэропорта в город. — Сшила не хуже, чем в ателье.

— Мастерица, — отшучивался Глотов. — Сама несколько ночей не спала, меня издергала.

— Тебе легко говорить, а мне и впрямь не верилось… Духота какая. В Ленинграде, наверное, дождь, а тут жарища.

В открытые окна врывался горячий степной воздух.

До санатория они добирались на автобусе. Им объяснили, что за Алуштой будет село Малый Маяк, там и выходить, а потом спуститься по дороге к морю.

Миновали городские тенистые улицы, проплыло перед окнами Симферопольское водохранилище, и открылись горы. Марина не отрывала глаз от вершин, лесистых склонов.

На перевале автобус остановился. Пассажиры вышли попить воды из родника, бьющего у подножия скалы.

— Каменная гора, а родник из-под валунов бьет, — заметила жена с неподдельным удивлением.

Во дворе ресторана, притулившегося к горе, официант, одетый в форму суворовского солдата, жарил на мангале шашлыки. Синий дымок от жаровни поднимался к ветвям старой шелковицы. К отдыхающим подошла девушка и рассказала, что на этом перевале ранен был Кутузов, в висок и правый глаз. Тогда русские войска сражались с армией крымского хана, шла русско-турецкая война.

Солнце коснулось кряжей, когда вышли из автобуса на остановке у села Малый Маяк. Кругом лежали горы, извилистая лента асфальтированного шоссе с черно-белым ограждением перерезала их. На склонах приютилось село: белые домики с садами и виноградниками, плантации цветов. Улочки сбегали вниз, крыши домов находились на уровне дороги, возле калиток росли кипарисы и пирамидальные туи.

Спустились за село — и открылось море, голубоватое и ласковое. Марина задохнулась в восхищении: будь у нее крылья, сорвалась бы и полетела, так манило море к себе покоем и безбрежностью.

Разместили Глотова с женой в отдельном двухместном номере на четвертом этаже главного санаторного корпуса. Когда дежурная ушла, пожелав приятного отдыха, Марина подошла к окну, отодвинула занавеску:

— Володя, ты посмотри, оно рядом, море!

— Насмотришься еще.

— Пошли купаться, а?

— Прямо сейчас?

— А чего ждать? Я ничуточки не устала.

Марина открыла чемодан, достала купальник, быстро переоделась. Когда они вышли, солнце уже зашло. В парке прогуливались отдыхающие. На пляже купающихся было не много, волны размеренно накатывались на галечник и с шипением откатывались, оставляя на камнях белых медуз.

Сбросив платье, Марина осторожно вошла в воду.

— Теплая какая! — сказала с удивлением и радостью. Зашла поглубже и окунулась, присев по-детски. — Ой!

— Что еще там?

— Волна плеснула. А вода в море и впрямь соленая! И ничуточки не противная.

Они возвращались в быстро густеющих сумерках, вовсю стрекотали цикады. Ночью через открытое окно слышен был размеренный шум морского прибоя.

— Ты не спишь, Володя? — спросила Марина тихо. — Мы ни на какие экскурсии пока не поедем, ладно?

— Ладно.

— Будем загорать и купаться.

— Спи. Накупаешься и загоришь. Месяц отпуска впереди.

— Целый месяц! Господи, хорошо как! Не верится даже, что есть такая жизнь на свете…

На пляже они облюбовали себе уголок у стенки бетонного мола, который уходил в море и обрывался. Мальчишки бросались с него в воду, изредка причаливали теплоходики, увозили и привозили отдыхающих.

Глотов приносил лежаки, раскладывал. Одежду и полиэтиленовую сумку клали у изголовья, чтоб не мешали ни им, ни проходившим.

Освоилась Марина быстро, нашла подруг — одна из них оказалась ленинградкой, а другая приехала из Мурманска.

Новый заезд отдыхающих отличить было просто: они стыдливо раздевались, выставляя белые тела, так выделявшиеся среди массы загорелых курортников.

Пока Владимир спал, жена успевала сбегать на рынок, где торговали женщины с Малого Маяка. Покупала яблоки, сливы, а потом и персики, они только-только начали вызревать. Впервые не отказывала себе, жалея, что нет рядом дочек. Персики любила, брала с собой на пляж. Достанет из сумки, обмоет в морской воде и ест, аккуратно обгрызая косточку.

Она наслаждалась морем, подолгу не выходила из него. В первый день сожгла на солнце плечи и ноги, вынуждена была прикрывать полотенцем. Глотов украдкой наблюдал за женой. Марина заметно располнела, обмякшая грудь выпирала из бюстгальтера, на бедрах рыхловатость, под коленками проступали синие прожилки.

Но жена не замечала увядания, того, что уже не может сравниться с загорающими молодыми женщинами в бикини, с гладкой кожей, длинными сильными ногами. Марина заботливо ухаживала за мужем, что вошло в привычку за годы замужества, стало первой обязанностью, — сама не съест лишнего, оставит ему и детям. Дочки находились в пионерлагере, и она всецело отдавала любовь свою Глотову, больше никого для нее не существовало.

Через неделю загар покрыл ее тело, исчезла синева жилочек, не стало заметно дряблости на полных руках и бедрах, на животе. Марина похорошела, полнота шла ей.

Глотов влюбился в жену, говорил, что она в самом соку, похожа на персик, и не кривил душой. Похвала нравилась ей. Марина преображалась на глазах, как бы расцвела в порыве благодарности.

Пасмурным днем Глотов с женой ушел в горы. Давно манила скалистая вершина за селом. Она обрывалась отвесно, словно часть ее отрезали до подножия, и теперь серый камень темнел тускло среди зелени склона. Миновав виноградники, углубились в буково-грабовый лес. За ним открылись пологие склоны, поросшие густой травой. Чем выше поднимались, тем реже встречались низкорослые крымские сосны, кусты боярышника.

Навстречу спускался крестьянин с косой на плече, за ним шел ослик с копной свежескошенной травы. Ослик был так навьючен, что виднелась лишь голова с печальными умными глазами.

— Идет и едва не плачет, — сказала Марина.

— Не жалей, выносливый.

Осел с копной на спине спускался все ниже к селу, которое виднелось в долине. Подъем стал круче, идти было тяжеловато, с непривычки начинали болеть ноги. На пути попадались отмытые дождями карсты. Становилось прохладно. Глотов пожалел, что не захватил для жены кофту.