Путешествие Американиста

В прошлый свой вашингтонский визит Американист тщетно искал бесед с типичными рейгановцами-консерваторами, и потому — как исключение — запомнился ему разговор с единственным и вряд ли самым типичным из них — молодым, цветущего вида отпрыском известной в политических кругах семьи, который внешне мягко и деликатно, но внутренне непреклонно п высокомерно доказывал ему, что то, что хорошо для его Америки, не может не быть хорошо для всего мира.

Молодой человек тоже сохранил воспоминания об их встрече и споре и охотно принял Американиста в своем кабинете в здании госдепартамента, где был одним из официальных советников по прессе.

Изложение их беседы нуждается в кратком предисловии.

Буквально на следующий день после ноябрьских президентских выборов какие-то провокаторы из вашингтонских бюрократических недр подсунули в прессу так называемые сырые данные разведки и раздули невообразимый шум: что-де советское судно доставило в Никарагуа боевые самолеты «МИГ-21», а они-же представляют смертельную угрозу соседним центральноамериканским государствам и даже самим Соединенным Штатам, так как-де способны в случае необходимости нести даже ядерное оружие. Судно и в самом деле было, но не было никаких самолетов и, стало быть, угрозы. В этом, однако, и состоит провокаторская природа сырых разведданных: врем, но за вранье ответственности не несем, так как данные — сырые. Чистейшей воды липа. Но в промежутке между тем, как липа появилась в печати, и тем, когда Пентагон и Белый дом официально признали, что это липа, истерия и враждебность к сандинистам усилились. Новой подозрительностью хотели в зародыше придушить робкую надежду на поворот к лучшему в отношениях с Советским Союзом, которую порождали довыборные президентские заявления.

И вот из-за Никарагуа, как и два года назад, столкнулся Американист с молодым и красивым идеалистом — империалистом.

— У вас нет ни одного доказанного факта, а вы нарочно раздули скандал,— обвинял Американист своего собеседника, по привычке употребляя множественное число, присоединяя и сидевшего перед ним американца к политическим злоумышленникам.

И тот, хотя прямой ответственности и не нес, не хотел нарушать перед советским гостем круговую поруку, пе признавал поначалу ложность сырых разведданных и в своей мягкой, невозмутимой манере отвечал, что в вашингтонской администрации не обязаны верить и не верят опровержениям Манагуа или Москвы, даже официальным и категорическим, потому что по «вашей» морали дозволяется говорить неправду и обманывать в интересах «вашего» дела.

И снова выплыл этот проклятый вопрос о доверии и недоверии; и снова Американист бросил его в лицо своему собеседнику:

— Как же мы в принципе сможем строить отношения с вами, если к каждому человеку с другой стороны вы подходите как к заведомому, завзятому профессиональному лжецу?

Молодой человек не нашелся с ответом, по поначалу- казалось, что это его ничуть не смутило. Очевидной лжи, если она исходила со своей стороны, он верил больше, чем очевидной правде, если правда принадлежала другой стороне. И такая мораль увековечивала проклятый вопрос, потому что всякое доверие между сторонами исключала в принципе. Тупик. Полный тупик.

И вдруг, будто почуяв смертельную опасность такой нравственной и психологической западни, американец отступил. Какая-то трещина зазмеилась в патриотическом кольце круговой поруки, какая-то личная откровенность проникла в его рассуждения. Он признал (и даже как будто пожаловался), что внутри администрации идет борьба разных групп и подходов, идеологических и прагматических, непримиримо жестких и разумно-умеренных, и что разумным людям трудно противостоять преднамеренным, провокаторским утечкам информации, которые устраивают в своих целях сторонники жесткой линии. Не блокироваться же в таких случаях с чужими против своих?

Так что же, опять напрямик спросил Американист, выходит, что заведомые провокаторы и политические злоумышленники всегда могут взять вас, людей, называющих себя разумными, в заложники вашей общей групповой подозрительности, враждебности, ненависти? И его собеседник вдруг согласился: да, так оно и есть! Поймите это, войдите в наше положение, проявляйте терпимость, отличайте официальную, более сдержанную позицию от заявлений и действий тех людей и групп, которые хотели бы еще больше ссор, разногласий, вражды, непримиримости между двумя странами. Он сослался даже на какие-то законы, которые, по существу, потворствуют провокаторам, не дают возможности вытащить на свет божий и наказать тех, кто промышляет утечками лживой, поджигательской информации.

Его слова звучали искренне. И снова тот же проклятый вопрос разделенного века: так верить или не верить ему? Верить в его искренность или, следуя той же логике, по которой он сам в принципе исключал доверие к словам Москвы или Манагуа, увидеть и в его оправданиях обман, притворство, еще одну маску лжи?..

Один из братьев американца был крупным пентагоновским чиновником, успешно хлопотавшим о расширении американского военно-морского флота, другой занимал видный пост в госдепартаменте, и у семьи в целом была в политике репутация ястребов. Завершение беседы требовало шутки, и Американист избрал не очень удачную: так кто же из вас, троих братьев, голубинеє и кто ястребинее? Американец уточнил: их четверо, но четвертый не состоит на государственной службе, взгляды же свои все они заимствовали у отца, бывшего военного моряка. Он взял под защиту брата, вовсю укрепляющего мощь военно-морского флота, сказав, что он ястреб всего лишь в вопросе обычных военно-морских вооружений, а ограничение вооружений ядерных поддерживает,

— И все-таки, согласитесь, у вашей семьи ястребиная репутация? — настаивал гость.

и услышал скрытую обиду — и уязвленную гордость — в ответе американца.

— Быть может, и ястребиная, по мы — цивилизованные люди...

Он проводил Американиста по коридору и вниз, до полицейских стражей у входа, расспрашивая о московской погоде и о том, в какую пору года всего приятнее навестить советскую столицу, где он еще ни разу не бывал.

Два года назад, в прошлый свой приезд в Вашингтон, Американист встречал и Строба из известного политического еженедельника.

Тогда Американист записал в своей тетради, что в первую пятерку американских обозревателей Строб еще не входит, но, пожалуй, со временем войдет, научившись писать злее и короче. Строб стал писать длиннее, а не короче, издал книгу и перед выборами приобрел широкую известность как первый политический журналист сезона, о чем Американист узнал еще в Москве. Для многих американцев, связанных с политикой, книга Строба стала настольным пособием по переговорам об ограничении ядерных вооружений, об их текущем, довольно плачевном состоянии. Ее использовал против Рейгана демократ Мондейл в ходе своих телевизионных дебатов с президентом, ее рецензировали разные знатные люди и в спешном порядке переводили на западноевропейские языки. Слава, как и беда, не ходит в одиночку. Знаки известности и успеха посыпались на Строба. Его решили повысить в должности и сделали шефом вашингтонского бюро, самого главного в нью-йоркском еженедельнике, с двумя десятками сотрудников. Бестселлер продавался во всех солидных книжных магазинах Нью-Йорка, Вашингтона и других городов. Впереди, как водится, было более дешевое и массовое издание в мягком переплете и включение в число книг, рекомендуемых читателям консультантами (и владельцами) популярного клуба «Книга месяца».

Строб раунд за раундом и едва ли не день за днем описывал ход американо-советских переговоров по ядерному оружию средней дальности и по стратегическим вооружениям. Ему помогли обширные связи и надежные источники информации, без чего невозможно взять на себя роль современного политического хроникера-летописца. При внешней объективности Строб не скрывал своего критического отношения к стратегии и тактике администрации. Содержанием книги он подводил читателя к выводу, что переговоры с самого начала были обречены на неудачу из-за позиции американской стороны. Вывод аргументировался так основательно, что его не брались опровергать даже те, кто хотел бы. И читатели, знакомясь с книгой Строба, могли убедиться, что трагические тревоги наших дней не в силах потеснить мелкое и жалкое в человеческой натуре, ничуть не отменяют интриги карьеристов и что тщеславные чиновники пе прекращают свою возню даже при угрозе всеобщего уничтожения, небытия. Вселенский этот вопрос: быть или не быть — человечеству?! Но, с одной стороны, президент, доказывал Строб, пе вникал в детали переговоров и не стремился всерьез к разумному компромиссу. С другой стороны, «война двух Ричардов» — помощника госсекретаря Ричарда Бэрта и помощника министра обороны Ричарда Перла. Двум чиновникам — честолюбцам, соперничавшим Друг с другом, принадлежала главная роль в разработке американской линии на переговорах, и воевали они между собой, увы, лишь за то, как бы сорвать договоренность.