Страница 33 из 84
— Когда Картер увеличивает военные расходы, он это делает по косметическим соображениям, уступая политическому давлению, — заметил Кан. — А Рейган верит в превосходство. И наша страна может добиваться того, чего по-настоящему захочет.
Если бы я был Рейганом, я бы сделал две вещи — и я надеюсь, что он их сделает. Первое — не был бы таким примирительным в отношении Советского Союза, как Картер. Где-то мы должны провести черту. Во-вторых, Рейган должен сказать вам: мы собираемся увеличивать свои вооруженные силы очень быстро, но это не угроза вам.
— Нравится вам или нет, американские вооруженные силы будут намного увеличены, — пророчествовал Кан. — Мы больше не хотим беспокоиться. С 1948 года по 1970 год у нас было огромное превосходство. В 1965 году, к примеру, оно было фантастическим: мы могли уничтожить ваши наземные ядерные силы, даже не уничтожая ваших городов. Теперь мы хотим небольшого превосходства. И мы собираемся навязать его вам. У нас есть деньги, есть технология. На это может уйти пять —десять лет вне зависимости от того, что вы В Советском Союзе будете предпринимать, - угрожал Кан. Рейган хочет этого добиться — либо потому, что очень умен, либо потому, что глуп. Не знаю. Меня это, в конце концов, не так уж беспокоит. Всего опаснее сойти с дистанции. Бежать так бежать. Вот этого мы и добиваемся…
Знаменитый футуролог Герман Кан умер в 1983 году в возрасте шестидесяти одного года, как простой смертный, от болезни сердца. Напоследок он даже как будто подобрел в своих прогнозах, перестал пугать неизбежностью ядерной войны. Последняя его книга, вышедшая при жизни, называлась «Наступающий бум». Он сулил процветание «индустриальных демократий» вплоть до конца нашего века, рост экономических показателей и замедление прироста населения.
О себе говорил одному журналисту: «Я умру в 2001 году, не раньше. Я должен знать, как сбылись мои предсказания, и буду очень недоволен, если уйду до срока».
Но свою судьбу загадывать иногда труднее, чем судьбу мира. То ли тучность подвела Германа Кана, то ли слишком обильные траты интеллектуальной энергии, которую он не жалел, выполняя свои контракты с правительствами и корпорациями.
Частичка этой энергии сохранилась на магнитофонной кассете в архиве Американиста. Последними в записи были такие слова:
— Я не выступаю за войну. Я лишь говорю, что мы не верим друг другу, что мы не можем полагаться на разумность ваших суждений и оценок. Приведу вам один пример. Года три назад я возглавлял одну группу стратегических консультантов, в которой участвовало двадцать человек, из них шестнадцать — очень правых взглядов, такие, как Пайпс, Литвак и так далее. Я предложил им на рассмотрение такую ситуацию: у Советского Союза между началом и концом восьмидесятых годов будет возможность нанести удар по Соединенным Штатам и уничтожить приблизительно сто миллионов американцев. Мы нанесем ответный удар, но своими уцелевшими стратегическими силами уничтожим у них всего пять миллионов человек. В результате Советский Союз сможет довольно быстро отстроить свои города, тогда как американцам придется переселяться в Западную Европу, Японию, Бразилию. Описав эту вымышленную ситуацию, я конфиденциально, по одному, опросил участников совещания. Задавал им один и тот же вопрос: кто из вас думает, что советские лидеры, зная, что такая благоприятная возможность исчезнет в конце восьмидесятых годов, решат ею воспользоваться, чтобы нанести такой удар? Ни один участник не допустил, что Советский Союз может воспользоваться такой возможностью. А ведь это были люди очень правых взглядов. Ни один из них не предположил, что Советский Союз пойдет на такой конфликт, даже если шансы будут десять к одному в его пользу. Ни один! Я рассказал им об итоге этого закрытого опроса на открытом пленарном заседании, и они были смущены. Я спросил: «Может быть, сейчас вы захотите изменить свое мнение?» Лишь один человек воспользовался этим предложением, но и тот был ядерным физиком, а не специалистом по русским делам. Тогда я задал присутствующим второй вопрос: «Сколько же из вас в таком случае думает, что можно полагаться на разумность суждений советского руководства?» Как можно, ни в коем случае, это безумие, безумие! — таким был единодушный ответ. И в нем выразилось наше отношение к вам. А ведь ваше правительство, на мой взгляд, более разумное, более осторожное, чем наше правительство. Но я не доверяю ни своему правительству, ни вашему.
Он хохотнул в последний раз своим хрипловатым быстрым хохотком и вдруг заключил с неожиданным пафосом:
— Мы живем в очень жестком мире. По ночам, представьте, мне не спится. Как человек, который лишь изучает все эти проблемы и дает советы, я не несу ответственности за принимаемые решения. И все-таки мне не спится.
— А как спит президент, принимающий решения? — спросили они его.
— Говорят, он спит хорошо…
Миловидная секретарша Морин, пышущая здоровьем и довольством счастливой женщины, проводила их обратно от кабинета шефа к выходу из института. И они вышли в август, который жарко обнимал все и всех — и траву, и деревья, и старый дом, построенный для бога* тых алкоголиков, и их самих, пока они шли к машине, и их машину, накаленную солнцем. Усевшись на нагретые сиденья, они сразу же включили кондиционер и поехали в распаренный Нью-Йорк, разбирая разговор с человеком, жестокая мысль которого не могла найти выход в мир добра, правды, красоты, в цветущий зной* йый август с его гимнами жизни.
Картер спал хорошо. И Рейган не жалуется на бессонницу. А Герман Кан, оказывается, мучился по ночам и сокращал свою жизнь мыслями о немыслимом.
Из тетради Американиста:
«Сан-Франциско. Отель «Хайятт-Ридженси».
Вчера вечером в аэропорту встречал Слава Ч. Он теперь корреспондент ТАСС в Сан-Франциско, и вот второй раз за год попадаю сюда и пользуюсь гостеприимством Славы и Вали, его жены. Слава — из того же нашего цеха американистов, но моложе. Познакомились лет десять назад в Вашингтоне. Теперь люди нашего возраста, кончив свои американские кочевья, живут в Москве, а он все еще кочует и перебрался сюда, на тихоокеанское побережье. Для меня, командированного, знакомые прежних лет как спасительные якоря.
Когда ехали в город из аэропорта, все искал глазами знакомые приметы, и вдруг среди зеленых дорожных щитов-указателей — съезд на Коровий дворец. Сразу вспомнилось. Летом шестьдесят четвертого в Коровьем дворце (бывшая сельскохозяйственная ярмарка) проходил национальный съезд республиканской партии, который выдвинул Барри Голдуотера, аризонского сенатора, кандидатом в президенты. Консерваторы уже тогда рвались к власти в республиканской партии — ив Белый дом. Республиканскую партию захватили, ио проба сил в ноябре оказалась для них неудачной. Рейган, тогда всего лишь актер, политически дебютировал на сан-францисском съезде. Его речь голдуотеровцам понравилась. Теперь эту речь считают поворотным пунктом в жизни Рональда Рейгана и отправной точкой его политической карьеры. Богатые ультраконсерваторы прикинули, что у актера есть талант завлекать избирателя, н сделали на него долговременную ставку. Из Коровьего дворца дорога привела Рейгана сначала в Сакраменто, резиденцию губернатора Калифорнии, а затем и в Белый дом. Теперь нет голдуотеровцев, есть рейгановцы.
Я дальновидности не проявил, ни Рейгана тогдашнего, ни его речи не заметил, хотя и освещал съезд в Коровьем дворце. Одно оправдание — в конце концов он был всего лишь киноактер, entertainer — развлекатель, привлеченный в качестве «пламенного оратора».
Живу в отеле «Хайятт-Ридженси»,: куда до сих пор заглядывает с улицы много любопытствующих зевак. Отель — новое экстравагантное слово в гостиничном строительстве, и сказано оно впервые было именно здесь, в Сан-Франциско. (Или в Атланте?) Идея привилась. Между прочим, наш Международный торговый центр в Москве — уменьшенный и более скромный пример того же стиля. Главный холл отеля и в самом деле захватывает дух и заставляет задирать головы — привычного потолка в нем нет, многоэтажный, опоясанный открытыми галереями холл уходит под самую крышу. Внизу пространство со вкусом освоено — кафетерии, рестораны, всевозможные магазинчики. Лифты выведены вовне и эффектными стеклянными стаканами взвиваются и падают вдоль плоскости стены.