Страница 3 из 84
Попробуйте мысленно встать на его место, по его сторону довольно изящной этой конторки, полируемой круглосуточно локтями проходящих граждан и гражданок из разных стран. Попробуйте взглянуть на этот мелкий эпизод его глазами. Что увидим? Нет, не спешащего человека с навязчивой идеей за один удлиненный природой и авиацией день долететь от Москвы до Вашингтона. Увидим встречу Функции с Функцией. Не частного, личного, лишь себя представляющего иностранца из какой-нибудь Испании или Японии увидел перед собой американский чиновник, а гражданина из той страны, где, с его точки зрения,— и с точки зрения тех, кто им руководит, кто его направляет,— вообще нет частных лиц, выезжающих за границу.
С какой стороны ни вникай в суть дела, заключения пе избежать: за красной линией, в зале иммиграционной службы США, нахально выдвинувшей свой аванпост в Канаду, произошла встреча двух государств — и двух общественно-политических систем — на уровне их единичных представителей. Функция, выступающая под фамилией Хейс, не могла пе нести подозрительность по отношению к любому советскому гражданину, и растерзанный вид данного конкретного гражданина вправе была счесть инсценировкой, той мякиной, на которой стреляного воробья не проведешь.
Приходилось ли вам, читатель, попадать в положение нашего путешественника? Если приходилось, автор надеется на ваше понимание. В самом деле, разве не задумывались вы, какие поразительные перемены происходят с нами, с каждым из нас в Соединенных Штатах Америки? Ведь они, американцы, смотрят на каждого под другим углом и потому по-другому каждого видят. И мы уже не те, что у себя дома в глазах соотечественников, знающих нас, мы другие — в их американских глазах. В своей стране после немалых лет жизни и работы ты так или иначе состоялся, утвердился, классифицирован, и в этом, быть может, самый главный и дорогой тебе промежуточный итог твоей жизни, и он конечно же остается с тобой, когда ты, отправляясь в загранкомандировку, пересекаешь их границу. Все остается — и все, однако, исчезает, так как для них, в их среде, ты, по меньшей мере, чистая доска, а еще чаще не просто неизвестная, но и автоматически подозреваемая величина. Что бы ты там ни думал, какими бы прекраснодушными ни баловал себя надеждами и рассуждениями, мир действительно четко и жестко разделен по этой черте, и на границе двух государств в наш век автоматически вступает в силу другая система ценностей и соответственно происходит мгновенная автоматическая переоценка личности каждого, пересекающего эту границу.
На эту тему мгновенных превращений, переоценок и вечного чувства чужого мы еще не раз выйдем прямо или косвенно. Не только в момент пересечения границы возникнет она, а пока — не пора ли представить нашего героя п, кстати, наделить его именем? По профессии он — журналист, и, признаться, у автора с ним много общего. Как и автор, его герой занимается тем, что пишет в свою газету о Соединенных Штатах Америки. Це правда ли, странный способ зарабатывать на жизнь? Хотя занятие стало донельзя привычным, этот вопрос — насчет странности — все еще порою приходит ему в голову. Тем не менее преимущественно за это занятие он получает зарплату и гонорар, этим в меру сил обеспечивает свою семью и этим же, то есть писанием об Америке, реализует себя как личность, что, согласитесь, еще более странно. Совсем странно, если учесть, что в последние годы пишет он об Америке, живя в Москве, и вглядывается в чужую жизнь и политику издалека, а попытки отобразить эту жизнь на бумаге едва ли не целиком поглощают его рабочее время и даже захватывают свободное время, отнимая его от той жизни, что вблизи, что окружает его со всех сторон и зовется своей жизнью.
Узкие места такой странной самореализации личности автор знает не меньше, чем его герой, потому что, признаться, автор сам американист. Но жизнь поздно переиначить, а профессию — переменить, и вот еще в одной попытке описания странной профессии автор отступает от привычного ему первого лица, вводит в повествование лицо третье, отдает ему часть своей биографии, американскую визу, старый портфель, новый чемодан и три буханки черного хлеба, помещает его в маршрутный автобус, бегущий от одного аэропорта к другому по краешку Монреаля, и отправляет для начала на рандеву с инспектором Хейсом…
Но тут возникает трудность, которую следовало бы предвидеть. Отделяясь и отдаляясь от автора, герой требует собственного имени. Но выбор имени, вдруг осознал автор, есть и выбор жанра: чего же он сам хочет — преимущественно документального или художественного повествования?
При художественном, с героями типа Иванов, Петров, Сидоров, автор ступал бы на незнакомую ему землю вымысла и должен был обживать и заселять ее, выдумывая п других героев, их обстоятельства и положения и даже судьбы. Что и говорить: в таком случае перед ним открывались бы завидные просторы художественного творчества, причудливые возможности проникновения в жизнь, высшие формы правды. Увы, автор — журналист он не готов к такой творческой свободе. Профессия стала натурой или натура — профессией, не суть важно. Важно, что она подрезала крылья вымысла, отучила парить и приучила держаться и цепляться за факты, ставить задачи скромнее. И хотя на этот раз автор отделяется от самого себя, он в то же время боится слишком далеко отпускать своего героя. Пусть останется тот под рукой, даже и в третьем лице, и пусть даже в имени его звучит профессия и служебная ориентация автора. Даже в имени пусть будет нечто функциональное, некое указание на ту планиду, которая заставляет человека, даже находясь дома, описывать текущие события за границей. Какое же имя ему предложить?
Между прочим, выбор имени — с функциональным намеком — оказался делом непростым. Не меньше десятка вариантов перебрал автор, пока не утвердился окончательно в простейшем — Американист. Американист?! Да, Американист! Без намеков, а прямо быка за рога. И заметьте, читатель, если вы вскинули брови в удивлении, что слово это не выдумано и не надумано, взято не из словаря, в который автор в данном случае, поверьте, не заглядывал, а из жизни. Да, из той жизни, которой живет некая малая толика наших соотечественников. Американисты — это наши люди, занимающиеся американцами и Америкой, теоретики и практики. И ничего тут нет удивительного, что в нашем сложном и тревожном веке эти люди профессионально вглядываются в другую супердержаву — и не могут наглядеться, хотя и тошно им бывает иногда от этого долгого напряженного вглядывания.
И вот одного из американистов, журналиста с немалым стажем и грузом воспоминаний, автор направляет в очередную поездку в Америку.
На протяжении последних двадцати с лишним лет Американист не менее полутора десятков раз, как уже упоминалось, заполнял анкетку неиммигранта, и ровно столько же раз в ее правом нижнем углу иммиграционные инспекторы ставили разрешение Admitted to the United States — допущен в Соединенные Штаты. На языке нашего КПП это звучит короче и тверже — въезд. Не менее полутора десятков раз в международных аэропортах Нью-Йорка и Вашингтона, а также Монреаля и однажды Пуэрто-Рико Американиста впускали в пределы заокеанской державы. Но если брать всю его долгую былую жизнь зарубежного корреспондента, то она делилась на три периода — каирский, нью-йоркский и вашингтонский. В каждом из этих трех пунктов (или корпунктов) Американист по нескольку лет проработал собкором, постоянным корреспондентом своей газеты, прежде чем — после пятнадцатилетнего перерыва — возобновить свою московскую жизнь.
Ни за границей, ни дома дневников он не вел. Характер газетной работы, ставший образом жизни, с утра и до вечера, до позднего выпуска телевизионных новостей держал Американиста в плену и потоке последних мировых событий, и перед сном он не находил сил, выбравшись из потока на берег, обсохнуть и остыть, усесться за стол несуетным летописцем Нестором. Но кое-какой ар- хивишко у него поднакопился. Как каждый пишущий человек, с годами он оброс бумажным хламом. Львиную долю хлама составляли вырезки из американских газет.