Страница 26 из 84
Американист пренебрег фильмом и даже не приглядывался к пассажирам. Он провел в Штатах две недели и перестал так же жадно впитывать впечатления и классифицировать американцев, как в первые часы монреальского пролога в аэропорту Дорвал. Кроме того, днем и ночью с востока на запад и с запада на восток он совершал раньше такие перелеты над североамериканским континентом — и все это вроде бы описал: быстрых стюардесс в домашних передничках, пассажиров, пустые кинокомедии, которые уже лет двадцать крутят в воздухе над Америкой. Отработанная тема. Непрофессиональная, чисто человеческая любознательность с годами притупилась, уступила место целенаправленному интересу. Он теперь замечал лишь то, что годилось для дела, работы. Работа сузила его, лишила натуральной зоркости людей, которые не писали в газету.
В полете он нашел себе занятие, связанное с работой. В его портфеле лежал номер бостонского ежемесячника «Атлантик». Типичная корреспондентская пища состоит из газет и еженедельников. На американские ежемесячники, где художественная литература соседствует с политическими репортажами и очерками, обычно не хватает времени. Журналу «Атлантик» исполнилось 125 лет, о чем сообщалось юбилейными цифрами на голубовато-серебристой обложке. Но не почтенная дата побудила Американиста купить свежий номер в киоске аэропорта. Он вспомнил, что кто-то из его вашингтонских собеседников настоятельно рекомендовал одну интересную статью именно в этом номере. Он раскрыл журнал и нашел рекомендованную статью.
Статья принадлежала перу некоего Томаса Пауэрса и называлась — «Выбирая стратегию для третьей мировой войны». Жуткая деловитость заголовка заставила поначалу заподозрить нечто сухое и несъедобное, наукообразное, ни уму ни сердцу. Вчитавшись в статью, Американист понял, что ошибся. Нет, незнакомый ему Томас Пауэрс не принадлежал к бесчувственным псевдоолимпийцам из политических профессоров, которые любят одарять простых смертных своей заумной мудростью. Обнажая ужасные реалии наших дней, которые люди гонят прочь, чтобы не отравлять себе жизнь, статья влекла магией страшной правды, дышала потаенной страстью.
Разумеется, это была не славянская, откровенно и взволнованно выражающая себя страсть, а англосаксонская, скрытая, обжигавшая, как сухой лед. Страсть прикидывалась всего лишь журналистской дотошностью — сведения из первых рук от военных и штатских генералов, от ядерных плановиков и стратегов, описание президентских секретных меморандумов и директив, множество фактов. Всплески литературных образов и эмоциональных деталей были редки и скупы, но вместе с фактами хорошо работали на замысел автора, который состоял в том, чтобы дать картину инерционного хода слепой и чудовищной военной машины, которая как бы и не подчинялась человеческой воле, вышла из повиновения у своих создателей и неотвратимо подвигалась к ядерной пропасти.
Такие откровения ядерными грибами вырастали на юбилейных страницах журнала «Атлантик» — кто мог их предвидеть сто двадцать пять лет назад?
Жуткое чтение затягивало, и, отрываясь от статьи, оглядываясь вокруг, Американист по-иному, не в обыденном, а как бы в философском, историческом плане, воспринимал приглушенный рев двигателей, мерцание на экране человеческих фигурок, домов, деревьев, машин и лица своих попутчиков, которые тянулись к экрану.
Они случайно оказались вместе, чтобы в летающем металлическом теле за несколько часов пересечь в темном ледяном небе целый континент. Каждый из этих американцев нёс в себе свою историю, начинавшуюся с истории его предков, и вместе эти истории образовывали часть истории их нации. На ее движение с востока на запад, на покорение и освоение нового континента ушли не часы, а столетия. Великие усилия покорили его, великое мужество — и великая жестокость, на которую способны люди, стремясь к своему богатству, довольству и счастью и в сознании своего права и превосходства истребляя других людей, представлявших препятствия на их пути. И вот континент был покорен и внизу, под крыльями самолета, каждая минута их скоростного передвижения оставляла позади не только полтора десятка километров равнин и гор, ферм или городов, но и немыслимые, не поддающиеся никакому, даже самому гениальному, описанию сгустки, пласты, клубки жизни миллионов людей великой, богатой, многообразной страны. Движение истории продолжалось, и те дрожжи, на которых поднялся этот новый, смелый, авантюрный народ, те характеры, которые заявили о себе в фургонах пионеров, продвигавшихся на Дальний Запад, сказывались теперь у тех, кто профессионально не исключал третьей мировой — ядерной — войны и выбирал для нее соответствующую национальной психологии стратегию.
В первые послевоенные годы ядерное оружие исчисляется всего лишь единицами и было чрезвычайно громоздким и неудобным для транспортировки. Первая американская водородная бомба, повествовал Томас Пауэрс, имела в диаметре более полутора метров, в длину — семь с половиной метров, весила двадцать одну тонну. Бомбардировщик, чтобы взять ее на борт и поднять в воздух, нуждался в увеличенном бомболюке, удлиненной взлетной полосе и усиленных двигателях. Первые образцы межконтинентальных баллистических ракет но отличались точностью попадания, ложились за многие мили от цели, и поэтому отсутствие точности возмещах лось чудовищным мегатоннажем их единственных боеголовок. Теперь это археология стремительно развивающегося ядерного века, первобытные неуклюжие пробы науки массового уничтожения. В нынешних ядерных боеголовках — современный дизайн и господство своеобразного вкуса — о да, вкус присущ и конструкции орудий массовой смерти. Изящный конусообразный боезаряд высотой всего лишь по пояс человеку, с угольночерной поверхностью и закругленной полированной вершинкой. Так невелик, что три-четыре штучки свободно войдут, предположим, в багажник легковой автомашины типа «универсал». Но в каждой таится двадцать три Хиросимы! Ракета MX, новая любимица Пентагона, несет каждая по десять таких боеголовок, а точность их индивидуального наведения на цель такова, что в другом полушарии на расстоянии примерно в десять тысяч километров попадают они не просто в город и не просто в улицу этого города, избранную мишенью, а в нужный дом на нужной стороне этой улицы (отчего, правда, не легче — при двадцати трех Хиросимах — соседним улицам и домам).
Ядерные боезаряды, имеющиеся у Соединенных Штатов, исчисляются десятками тысяч. Ядерное сдерживание, то есть наличие такого арсенала ядерного оружия, который сдерживал бы противника и предотвращал возможность войны, на словах все еще считается основой американской стратегии, отмечал Томас Пауэрс, но теперь оно пропитано практической подготовкой к ядерной войне. Американские генералы, правда, щадят самолюбие и тщеславие американских ученых и политических стратегов, выдумывающих новые военные доктрины. Но на практике не политикам и доктринам, а генералам и прежде всего новым системам ядерного оружия принадлежит решающее слово. Изобретаются — не могут не изобретаться! — новые и новые, дьявольски изощренные ракеты и боеголовки, придумываются — не могут не придумываться! — под них все новые и новые военные доктрины, и в интересах практической целесообразности все чаще исходят они из возможности и допустимости ядерной войны. Не разомкнешь это колесо и не остановишь, и катится оно к ядерной бездне.
Подтекстом у Томаса Пауэрса шло отчаяние, крик души. Каждый из героев его эссе, генерал и политик, был разумен и рационален, каждый на своем месте всего лишь делал свое дело — добросовестно, умело и профессионально, по вместе, по совокупности своего труда они творили конец света. Вот о чем в отчаянии — и подтекстом— кричала его душа. Творцы апокалипсиса — это был бы по смыслу подходящий и вполне деловой заголовок для его статьи-исследования.